Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923 - [9]

Даже во французской Третьей республике, укрепившейся в результате военной победы в Первой мировой войне, в 1924–1926 годах имела место военизированная реакция ультраправых сил на демократическую политику и деятельность Коммунистической партии, названная одним историком «первой волной» французского фашизма. За ней последовала намного более серьезная «вторая волна», порожденная экономическим кризисом и нерешительной демократической политикой 1930-х годов^{43}. В те же годы (1923–1926) в ответ на основание Коммунистической партии Великобритании, «потерю» Южной Ирландии и рабочие волнения, кульминацией которых стала Всеобщая забастовка 1926 года, возникла малочисленная организация британских фашистов. И хотя более поздний, достигший большего успеха Британский союз фашистов во главе с Освальдом Мосли возник как реакция на лейбористский политический кризис и социальные неурядицы, вызванные Великой депрессией, его военизированный характер также опирался на идеализированный опыт и жертвы Первой мировой войны^{44}.[2]

В-третьих, рассматриваемый период надолго оставил после себя и такое наследие, как идея о необходимости избавить сообщество от чуждых элементов ради создания нового утопического строя, ликвидировать всех тех, кто якобы ставил под удар благоденствие сообщества. Это убеждение представляло собой мощный аспект общего багажа радикальной политики и радикальных акций в Европе с 1917 по конец 1940-х годов^{45}. В каких бы формах она ни проявлялась, политика очистки сообщества от вредных элементов была заметной чертой крестьянских фантазий, пролетарских амбиций и бюрократических моделей национального сообщества. Как таковая, она является важным ключом к пониманию тех циклов насилия, которые были характерны для многих революционных возмущений в Европе после 1917 года. Например, динамика революционного и контрреволюционного насилия 1930-х годов в Испании определялась тем, как обе стороны — националисты и республиканцы — воспринимали свое участие в кампаниях чисток: и те и другие стремились избавить государство посредством реального или символического насилия от тех, кто вследствие своих идеологических взглядов, социального происхождения или склада личности считался угрозой для здоровья общества^{46}. Однако подобные идеи о здоровом сообществе, бесспорно, достигли наиболее полного выражения в этнически пестрых государствах Центральной и Восточной Европы в десятилетия между крахом империй, существовавших до Первой мировой войны, и насильственным вовлечением этих стран в холодную войну^{47}. Методы, при помощи которых эти идеи чисток претворялись в жизнь военизированными движениями, во многом зависели от контекста, в котором те действовали, но в первую очередь — от кризисов государственной власти и обострения межобщинных взаимоотношений в условиях военных конфликтов и экономических изменений.

Наконец, военизированное насилие отразилось и на колониальном мире, не в последнюю очередь из-за того, что он тоже находился в силовом поле идеологического конфликта. В то время как молодые антиколониальные движения вдохновлялись прозвучавшей на Парижской мирной конференции вильсоновской риторикой о демократическом самоопределении наций, Коммунистический (Третий) интернационал на своем втором съезде в августе 1920 года попытался увязать борьбу колоний против «империализма» с классовой борьбой против капиталистического мира^{48}. Страх перед националистическими и коммунистическими восстаниями в колониях начал сказываться на отношениях англичан и французов с их колониальными империями. В то время как итогом стали и реформы, и репрессии, непосредственная реакция заключалась в насильственном подавлении новых выступлений в колониях, нередко включавшем применение военизированных отрядов. В Египте, Индии и Ираке, а также в Афганистане и Бирме Великобритания отвечала на волнения и на требования покоренных народов военной силой, в том числе с использованием вооруженных полицейских и военизированных частей^{49}. «Черно-коричневые» отправлялись из Ирландии в другие горячие точки в колониях, включая Палестину^{50}. В сопоставимых масштабах к военизированному насилию прибегали и французы в Алжире, Сирии и Индокитае. Эти конфликты и их долгосрочное влияние на борьбу колоний за независимость после 1945 года, оставаясь поразительно мало исследованным явлением, будут рассмотрены в отдельной книге.

1. РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ

I. Уильям Г. Розенберг РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ: СИНДРОМ НАСИЛИЯ В ГРАЖДАНСКИХ ВОЙНАХ РОССИИ (1918–1920 ГОДЫ) >{51}

I. Вопрос о насилии в революционной России

Несмотря на наличие обширной литературы, посвященной революции в России, проблема насилия в этот продолжительный период коллективных и индивидуальных мучений по-прежнему привлекает внимание исследователей. Как предполагал Питер Холквист, «синдром» насилия проявился во всей своей свирепости в результате тесной взаимосвязи между обстоятельствами, идеологией и применением силы для решения политических задач по обе стороны водораздела между большевиками и их противниками^{52}. Взаимодействие между мышлением, поведением и контекстом имело различный характер в разные моменты времени и в разных регионах, охваченных Гражданской войной, бушевавшей на обширных просторах развалившейся Российской империи; неизменными оставались лишь природа и формы насилия. Где бы ни шла борьба между красными, белыми, «зелеными», «черными» и течениями промежуточных оттенков, она была невообразимо жестокой, безжалостной, лишенной всяких нормативных моральных ограничений и «зверской» в самом банальном смысле этого слова. Редкие оазисы спокойствия в 1918–1921 годах — подобные так называемой Крымской республике конца 1918–1919 годов — сами начинались и заканчивались ужасами, которые несли с собой буйствовавшие обольшевиченные матросы, мстительные татары и свирепые белые «интервенты», сменившие зарубежных защитников