Война в Малой Азии в 1877 году - [52]

— Говорят, турецкая кавалерия хочет прорваться за наш кордон. Не видно ли чего? — спросил я на одном посту, где мы остановились на минуту, чтоб утолить жажду.

— Все одни разговоры, ваше благородье, — отвечал урядник, как-то презрительно подернув плечом. Мне показалось, что в этом ответе кроется гораздо более верного понимания вещей, нежели во всех тех «страхах и ужасах», которыми многие преисполнены в настоящее время, Два с половиной месяца назад мне советовали и в Тифлисе, и в Александрополе «спешить», гак как «не сегодня- завтра Карс будет взят»; теперь же, после зевинской битвы и отступления от Карса, каждый пушечный выстрел со стороны неприятеля принимает чудовищные размеры и Бог знает как истолковывается в перепуганных умах. К сожалению, господство цензуры приучило общество не верить не только официальным заявлениям, но и частным независимым статьям и корреспонденциям. «Правды нельзя печатать», — слышится отовсюду, а отсюда один только шаг к заключению, что печатается только ложь. Мы еще не вернулись из Зевина, а в Тифлисе уже говорили, что наш отряд разбит на голову и что в гренадерской дивизии мало кто остался в живых. Посыпались запросы, телеграммы, письма от обеспокоенных семейств офицеров; а между тем наша телеграмма, правдиво излагавшая сущность дела, была задержана на несколько дней в Мацре и отправлена по назначению только после некоторых «исправлений».

Допустим даже, что два-три «неосторожных» слова прокрались бы в печать, но исключение этих слов искупит ли происходящее отсюда развитие слухов, стоустой молвы, которую никакая цензура не в силах ограничить и над которой уж не может быть контроля? Искупится ли этим и развивающееся рядом с молвой недоверие к печатному слову, этому единственному орудию против заблуждений и неосновательных пересудов? Когда в Александрополе услышаны были пушечные выстрелы со стороны Башкадык-лара, 14 июня, в тот же день, вечером в городском населении сложился уж безобразный рассказ о нападении турок на наш авангард, причем, будто бы, мы понесли убыль в 1000 человек. Даже цифра и, как видится, немалая, оказалась в пламенном воображении александропольцев! Мой спутник, американец, всполошился уж было немедленно, ночью ехать в лагерь, так как эту крупную новость в виде достоверного известия передал ему один казачий офицер. Не без труда пришлось мне убедить г-на Уиллера во всей невероятности этого «достоверного известия». Канонада длилась полчаса, много час; в такой короткий промежуток невозможно лишиться 1000 человек, если не предположить в нашем лагере безумцев; наконец подобная потеря не могла быть приведена в известность так скоро, тем менее ее имели бы возможность в тот же день узнать в Александрополе. Я говорил это на основании того, что видел в зевинском сражении и под Карсом. Американец убедился; но не так легко было разуверить александропольцев. Возвратившись в лагерь, мы узнали, что 14 июля наши войска производили рекогносцировку правого турецкого фланга, и что вся наша убыль состояла из двух или трех раненых казаков. Полагаю, этот пример не нуждается в комментариях.

Искренно желая, чтоб печать наша была поставлена в те условия, при которых в слово ее «можно было бы верить», надеюсь, что читатели не откажут в доверии к тому, что я говорю, что могу сказать. После Ардагана. чересчур уж пренебрежительно относились к туркам. Эти отношения напоминали отчасти то легкомыслие, с которым в прошлом году г-н Суворин и компания, в своем вильмессановском невежестве и наглости, прорицали на тему «Ниш взят, а оттуда дорога скатертью в Константинополь»! А между тем зевинский бой заставил многих вспомнить, что не следует презирать неприятеля, кто бы он ни был; само достоинство армии того требует. Напротив, после неудачи, как бы велика она ни была, постыдно падать духом или труса разыгрывать. Не в духе это нашего народа, который именно в тяжкие минуты истории, среди труднейших внешних и внутренних осложнений, умел выказываться истинным героем. «Все одни разговоры!» — слышится теперь из уст простого казака, в то время, когда лицо несравненно высшего положения чуть не со страхом поглядывает на высоты, в которых обрылись и засели турки. И можно быть уверенным, что в этих окопах они и будут сидеть в ожидании нашего нападения. Как бы ни были энергичны настояния из Константинополя «о преследовании русских», Мухтар-паша едва ли решится двинуться вперед, если мы сами не отойдем, как не осмелился он преследовать нас даже после проигранного зевинского сражения. Если положение дел на Кавказе несколько затруднительно, то в этом, как я уже, кажется, указывал, следует винить, главным образом, обстоятельства, ничего общего с войной не имеющие. При ином состоянии «внутренних дел» на Кавказе во время мира, нам не пришлось бы теперь, во время войны, удерживать большую часть армии в тылу, чтоб держать в страхе местное население или даже подавлять вспыхивающие среди него восстания. С другой стороны, нельзя не сказать, что первоначальный план войны на малоазиатской границе состоял в сохранении оборонительного положения. Если некоторая неподготовленность турок к войне на здешнем театре и дала нам возможность перейти в наступление, а успех под Ардаганом еще более склонил к изменению первоначального плана, то, сообразно с этим, следовало бы и избрать другие средства для его выполнения. Между тем мы везде, и в рионском отряде, и у Карса, и у Баязета, перешли в наступление, оставив в отрядах то число войск, которое отвечало прежнему, оборонительному плану. Разбросанность сил и желание везде одержать верх, повсюду идти вперед привели к тому, что мы нигде не оказались достаточно численными: против неприятеля, очень хорошо сумевшего этим: воспользоваться. Следствием этого и были неудачные дела за Саган- лугом, у Цихыдзири, в Сухуме, и как конечный результат — наше отступление по всей боевой линии.