Война - [9]
— Вот этот самый пес?
— Этот самый.
— Послушный.
— Это было четыре года назад, в тот самый день, когда увели Маркоса Сальдарриагу.
— Неужели в тот же самый день? Мне никто этого не рассказывал.
— Потому что я никому не рассказывал, не хотел наживать неприятностей.
— Понимаю.
— Мы шли всю ночь, а на рассвете остановились в том месте, которое называют Три креста.
— Так далеко вас увели?
— И там я его увидел — он сидел на земле, Маркос Сальдарриага. Его погнали дальше, а меня нет.
— А он? в каком он был состоянии? что говорил?
— Он даже не узнал меня.
Голос маэстро Альфаро тускнеет:
— Он плакал. Помнишь, он ведь довольно тучный или, лучше сказать, был довольно тучным, размером с две свои жены. Он уже не справлялся со своими телесами. Они искали мула, чтобы везти его дальше. Еще там была женщина, Кармина Лусеро, хозяйка булочной, помнишь ее? она из Сан-Висенте, родного города Отилии. Отилия должна ее знать; как поживает Отилия?
— По-старому.
— Значит, хорошо. Последний раз я ее видел на рынке. Она покупала лук-порей. Как она его готовит?
— Не помню.
— Ее тоже увезли, беднягу.
— Кармину?
— Кармину Лусеро. Кто-то мне говорил, что она умерла в плену, через два года. Я не знал, кто они, партизаны или боевики. Не спросил. Их начальник устроил им взбучку. Он сказал: «Дурачье, зачем вы пригнали этого старика? Кто он такой, черт его дери?» — «Говорят, он целитель», — сказал один. Значит, все-таки они меня знают, подумал я. «Целитель? — заорал начальник. — Но ему-то нужен врач». — «Ему? — думаю я. — Кому это ему?» Видимо, тому, кто начальник над этим начальником; и тут я слышу, как этот начальник говорит: «Уберите старика». Как только он сказал «уберите старика», парень приставил дуло к моему затылку. И тогда, Исмаэль, я почувствовал то же самое, что и ты несколько минут назад.
— Что вы покойник.
— Я, слава Богу, сумел порадоваться, что мне к затылку приставили винтовку, а не мачете. Сколько народу они изрубили, а потом даже милосердной пули для них пожалели?
— Почти всех.
— Всех, Исмаэль.
— Нужно радоваться смерти от пули, а не от мачете; но почему же они вас не убили?
— Их главный сказал тому парню: «Я не велел тебе его убивать, тупица», слава Богу, он так сказал. «Это дряхлый старик, не достойный ни пули, ни хлопот, — так он сказал, — пусть идет на все четыре стороны». — «Но вообще-то я могу помочь, — говорю я (сам до сих пор не понимаю, как мне пришло в голову открыть рот), — чтоб не зря я сюда шел. А кто болеет?» — «Никто, дед. Сгинь».
И они меня прогнали.
Я уже начал прикидывать, в какую сторону нужно идти обратно, когда мне приказали вернуться. На этот раз их парни отвели меня к больному, к своему главарю. Он лежал в палатке, довольно далеко от того места. Какая-то девушка в военной форме стояла на коленях и стригла ему ногти на ногах.
«Так вы утверждаете, — говорит мне этот их начальник, еще не успев толком меня разглядеть, — что вы целитель».
«Да, сеньор».
«И как вы лечите?»
«Велите принести пустую бутылку и помочитесь в нее. Тогда я решу. — Начальник захохотал. Но тут же стал серьезным. — Уберите этого дистрофика, — рявкнул он, — мочиться-то я и не могу, черт бы вас подрал». Я хотел предложить ему другое средство, потому что уже понял, что с ним, но этот человек махнул рукой, и девушка, которая стригла ему ногти, вытолкнула меня из палатки прикладом.
— И вас опять не пристрелили?
— Нет, — голос маэстро тускнеет. — Напрасно этот начальник не дал мне ему помочь.
— А что случилось с Маркосом Сальдарриагой?
— Остался там, он плакал — это он-то, такой гордец. Жалко было на него смотреть. Нужно тебе сказать, что даже хозяйка булочной не плакала.
Я останавливаюсь. Мне очень хочется избавиться от своей ноги, от этой боли.
— Давай-давай, Исмаэль, — посмеиваясь, говорит маэстро, — почти пришли.
Наконец из-за поворота дороги вынырнула лачуга, освещенная единственной свечой в единственном окне, к этому времени я уже готов был упасть на землю, уснуть, умереть, забыться — что угодно, лишь бы не чувствовать своего колена. Маэстро уложил меня в гамак, а сам пошел на кухню. Я его видел. Он засунул в дровяную печь несколько коряг. Я потрогал свое лицо — казалось, что пот течет с меня от жары. Но дело было не в жаре. В этот час, ночью, в горах, на одной из самых высоких точек хребта, всегда холодно. Меня просто знобило. Пес не давал мне уснуть, он слизывал капли пота с моих рук, клал лапу мне на грудь, его глаза мельтешили вокруг меня, как два искристых огонька. Маэстро приложил к моему колену компресс и закрепил его тряпкой.
— Теперь надо подождать, — сказал он, — не меньше часа.
Отилия знает, что ты поднялся сюда?
— Нет.
— Ну и влетит же тебе, Исмаэль.
