Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - [19]

На передовой пока было спокойно, немцы, конечно, знали наши силы и потому, имея численное превосходство, не проявляли особой озабоченности.

Комроты лейтенант Юганов

Закончив свои бумажные дела, я вышел из блиндажа на вольный воздух. Вечер был тихий и теплый, а в блиндажах было сыро и душно, поэтому, несмотря на темноту, все живое и свободное от работы выползло наружу, наслаждаясь дарами природы. Мне очень хотелось посмотреть на нашу роту, идущую теперь в бой не в качестве саперов, а как обычное стрелковое подразделение, нужно было побеседовать с ее людьми, ведь перед боем у каждого человека, обстрелянного или новичка, всегда есть жгучие, иногда трудно разрешимые вопросы и просьбы — разумеется, их необходимо знать и, по возможности, удовлетворять. Рота была подготовлена к бою, полностью экипирована и сейчас отдыхала; наступление назначили на четыре утра, следовательно, до подъема оставалось еще около восьми часов.

Пройдя по расположению КП, я подошел к большому блиндажу саперов. Вся рота, покинув его, расположилась на воле. Солдаты лежали вокруг блиндажа серой массой и спокойно спали. Рядом, в палатке, растянутой под кудрявой елкой, мерцал слабый свет коптилки. Я заглянул внутрь. Политрук Леонтьев, кажется, спал, а комроты лейтенант Юганов сидел на небольшой чурке и сортировал бумаги — одни, тщательно просмотрев, аккуратно складывал и возвращал в полевую сумку, другие рвал на мелкие кусочки и выбрасывал вон из палатки. Заметив меня, поднял голову и протянул:

— А-а-а, товарищ секретарь партбюро. Милости прошу, — помахал рукой, приглашая.

Откинув полу, я влез в палатку. От тока воздуха коптилка сильно замигала и чуть не погасла, но Юганов успел обхватить огонек своими широкими ладонями. Услышав наш разговор и шорох палатки, политрук сразу проснулся и сел, протирая глаза:

— Хорошо, что пришли, товарищ политрук, тут вот парторг передал мне материалы для партсобрания, о приеме в партию, а я не успел вам отдать. Вот, возьмите, — и протянул мне большую пачку бумаг.

Быстро просмотрев документы, я увидел, что к четырем заявлениям не хватало рекомендаций, а на двоих вступавших отсутствовали анкетные данные. Тут же отобрал их, объяснил Леонтьеву, в чем загвоздка, и попросил разыскать старшину Шматенко, парторга роты, заключив:

— Быстро все дооформите, пока еще есть время. Надо бы до выступления успеть!

— Понял! Есть! — Политрук поспешно вышел.

В это время, закончив с бумагами, командир роты стал пересматривать и укладывать вещи в чемодан, будто собираясь в длительную командировку. Чувство чего-то неотвратимого сдавило горло, когда я смотрел на эти неторопливые сборы. Но сам Юганов был спокоен и по-хозяйски деловит, ни одна жилка на лице и ничто не говорило, что он готовится, что через какие-нибудь несколько часов ему идти в бой. И, глядя на него, я спрашивал себя: «Подведет ли такой командир в бою свою роту, дивизию, свою родину?» И смело отвечал: «Нет! Такой человек никогда не подведет». В этом я был убежден. Я видел, я ощущал в этом человеке все то, что присуще нашему молодому поколению. В нем, как в кристалле, сосредотачивались все добрые черты и качества нового поколения.

Лет двадцати восьми-тридцати, Юганов был росту около двух метров, широк в плечах, с хорошо развитой грудью, по мускулатуре судя — незаурядный физкультурник. Хотя он жил и работал в Узбекистане, на Чирчикстрое, все же сказать, что он южанин, было нельзя; во-первых, потому что он был белокурым, с толстоватыми губами и слегка вздернутым кверху носом, что само по себе говорило о его настоящей родине, как видно, он был из северных областей — Вологодской, Кировской, может Горьковской; во-вторых, в жаркие дни августа его часто можно было видеть с белой бумажной наклейкой на нижней губе, что указывало на неспособность организма выносить высокую температуру, его губы трескались от жары.

Одним словом, это был русский человек, могучий по силе и с соразмерным умом. Он не курил табак, не пил водку и не злоупотреблял другими спиртными напитками, однако ел всегда с завидным аппетитом. Был всегда вынослив, энергичен и до предела аккуратно-исполнителен. Как символ первенства и всего передового — он и командовал 1-й ротой. За все его эти качества, за приятный и уравновешенный характер, за выдержанность и благородство его и любили, и не только командир дивизии, но и все мы, его окружающие.

Закончив с приведением в порядок личного хозяйства, Юганов достал чистый лист бумаги, пододвинул к себе чемодан с коптилкой и молча стал что-то писать. Наступила какая-то не вовремя пришедшая тишина. Я сидел рядом и свободно мог видеть все, что он пишет, но это было не в моем характере, и я, нарочито подняв голову, смотрел в сторону. До отвращения не люблю, когда кто-то из-за твоего плеча, как иезуит, читает тобою написанное. Обстановку разрядил вернувшийся политрук Леонтьев.

— Парторг спит? — почему-то осведомился Юганов.

— Нет, уже бодрствует, а что?

— Да так, просто поинтересовался.

— Как люди? — продолжая писать, вновь спросил Юганов.

— Да многие уже на ногах, а некоторые еще сладко похрапывают, — ответил политрук.