Война орхидей - [38]

— Потом из-за этого был шум?

— Не особый. Для Курослепова было главным, что уцелели корни… Как они там называются, у орхидей — бульбы и псевдобульбы.

— Хм… — Андрей покачал головой. — Курослепов рассказал нам все иначе. Сказал даже, что поставил Бечтаева на счетчик из-за этой пропавшей орхидеи. Интересно, зачем он врал?

Корева очень выразительно фыркнула.

— Хотите сказать, повод для вранья был весомый? — осведомился Андрей.

— Это вы у него сами спросите, — уклончиво ответила Корева.

— Что-то, связанное с девочками? С его, так скажем, излишне причудливыми сексуальными вкусами, о которых лучше никому не знать?

Корева то ли кивнула, то ли просто чуть повернула голову.

— Вот сюда, — показала она. — По этой дорожке, вон к тому дому, вон к тому подъезду.

Андрей подвез её к самому подъезду.

— Может, проводить вас до квартиры? — спросил он.

— Боитесь, что меня могут ждать на лестничной клетке?

— Все вероятно.

— Что ж, не откажусь.

Они вышли из машины, поднялись на шестой этаж. Им никто не встретился. Корева отперла дверь и кивнула Андрею.

— Спасибо. Теперь, надо думать, я в безопасности. Если хотите, могу пригласить вас на чашку кофе.

— Времени нет, — ответил Андрей. — Запирайтесь и никому не открывайте. Если что — вот номер моего мобильного телефона. И, на вашем месте, я бы побыстрее слинял из Москвы.

— Я об этом подумаю, — ответила Корева.

Андрей попрощался с ней, спустился вниз и поехал домой.

Заперев дверь на все замки и оставшись одна, Корева облегченно перевела дух. Этот детектив поведал ей больше, чем она ему, и теперь у неё есть несколько часов, чтобы осмыслить ситуацию и найти выход. В своих способностях найти выход из любой передряги Корева не сомневалась.

Интересно, взялись бы детективы и дальше оберегать её и Курослепова, если бы она рассказала всю правду? С тем, что их подопечный сам мог заказывать убийства, они, кажется, примирились. Но ведь всему есть предел… Есть вещи, большинству людей представляющиеся настолько мерзкими и гадкими, что они за любые деньги не согласятся даже косвенно быть к ним причастны.

Ну и дураки. Ведь деньги не пахнут.

Торговать можно чем угодно — но с умом. Лет через пять, когда большинство тех ровесниц Коревой, которые сейчас торгуют своим телом, выйдут в тираж, она Мария Корева, будет в расцвете красоты — красоты, долговечность которой обеспечит богатство. Она будет жить так, чтобы и в пятьдесят лет выглядеть на тридцать. И не её будут покупать пятидесятилетние пузаны, она, в свои пятьдесят, сможет покупать мужиков молодых здоровых самцов, выбирая тех, которые удовлетворят её полностью. Ведь известно, что в пятьдесят лет женщины очень часто переживают взрыв острого сексуального голода…

Да, она сумеет выстроить свою жизнь. А для этого, на данный момент, ей надо как-то оторваться от Курослепова — он становится опасен, и ничего, кроме неприятностей, с ним не наживешь. Вон какую волну поднял — и очень ей надо, чтобы эта волна ударила и по ней…

Надо сдать его — но сдать очень хитро, сдать нужным людям, которые и щедро рассчитаются с Коревой, и возьмут под крылышко. Основные очертания комбинации, которую она выстроит, уже возникали в её уме…

Внезапно она услышала легкий шорох. Испуганно оглянулась — её нервы были на пределе. Да нет, наверно, почудилось — или сквозняк по комнатам прошел.

Замурлыкав под нос песенку, она прошла в ванную, пустила воду, щедро добавила пены и целебных экстрактов из солей и грязей Мертвого моря. Разделась, полюбовалась в зеркале своей точеной фигуркой, небольшой, но тугой и аккуратной, грудью… Сейчас, как часто бывало в нервные времена, ей совсем не помешало бы расслабиться с каким-нибудь крепким парнем. Пожалуй, завтра она возьмет десятидневный отпуск за свой счет и улетит куда-нибудь в Анталию. Там она найдет себе подходящую пару… Любовь у моря — что может быть лучше? А в Москве путь завершаются разборки.

При одной мысли о теплом море, нежной ночной прохладе, колышущей невесомые занавески в открытом окне гостиничного номера, устланного пушистыми коврами, пряной южной кухне и терпком душистом вине — в густой красноте которого совершенно особо смешаны терпкость и сладость — любви под это вино, прямо на этих коврах, или, ещё экзотичнее и приятнее, в ночном море: купание обнаженными, чуть разогретыми вином, и можно тихо и озорно хихикать, подплывая к хорошо сложенному и крепкому любовнику, обвить его ногами, и ощутить в воде, как набухает и напрягается его могучий ствол, омываемый подводными течениями, маленькими глубинными водоворотиками, возникающими от трепетания их тел, и сесть на этот крепкий ствол, запрокидываясь на спину так, чтобы соски грудей были вровень с водой, и пробегающая по воде рябь их ласкала… — да, при одной мысли обо всем этом Корева почувствовала, как увлажняется её самая сокровенная, самая чуткая на наслаждения, плоть, как влага сочится по внутренней стороне бедер… Осторожным, почти рассеянным жестом она провела пальцем по крохотному набухающему язычку в темном треугольничке её лона — и от этого прикосновения её словно ударило разрядом тока — так невыносимо остро и блаженно было это ощущение, что по её телу пробежал трепет, и она крепко свела ноги, потуже сжимая палец, прилегающий к источнику блаженства… После такого трудного дня ей нужна была разрядка, и она готова была сама её себе подарить… Может, и стоило бы задержать этого детектива — «на чашечку кофе», потому что «страшно одной». Но, с другой стороны — измотанный, запарившийся за день парень, с виду довольно неказистый, которого ещё надо раскрутить, чтобы он забыл о работе, который может зажиматься, и от смущения сделаться слишком груб или слишком быстро кончить, не доставив ей никакого удовольствия. Разве он знает её тело так, как знает она сама, её холеное ухоженное тело, которое так здорово отражается в двух зеркалах, которое может чуть изогнуться, вот так, по-кошачьи грациозно и по-кошачьи похотливо, чтобы створки её драгоценной раковины чуть больше отворились пальцу и чтобы наслаждение сделалось полней… Да, после таких трудных дней лучше всего одиночество, когда не нужно ни перед кем притворяться. Или купленный мальчик — чистенький и услужливый, ежедневно проверяемый у врачей. Да, сейчас лучше всего было бы мальчика — можно и не купленного, но совсем юного, для которого все было бы впервые, которому она сперва нежно помогла бы кончить, первый раз в жизни, а потом, мягко упрекнув его, растерянного, что он слишком быстро выстрелил и не сумел доставить удовольствие женщине, воспользовалась бы его стыдом и желанием искупить свою вину, чтобы с заботливой улыбкой начать учить его делать то, что она делает сейчас с собой — он бы мог делать и руками, и языком, и она стала бы нашептывать ему, что, когда он этому научится, то ни одна женщина перед ним не устоит, а потом закричать от восторга, стиснув ногами его голову.