Война не Мир - [35]
― Ну, да, скажем, если ты любишь технику, наверное, обучение на машинках будет тебе полезно. Ковыряешься в двигателях, чинишь танки. Их там полно. В этой роли ты в армии нужен. А когда приходишь домой, можешь, не знаю, автосервис открыть.
― Значит срочная служба ― это сеть двухгодичных курсов по автосервису, ― говорю я, не сомневаясь, что однажды мне дадут титул самой белой (и пушистой) блондинки.
― Да нет, ― без тени брутальной мудрости отвечает художник, ― срочная армия нужна государству, чтобы отправлять свои политические нужды.
― Так части же не всегда стоят на границе!..
― Да, но вот смотри, например, мы стояли в Чехословакии. Учебная армия или нет, а в чужой стране было размещено наше вооружение. Эти хреновы танки, которые ты, кажется, вечно сидишь и чинишь… Они стреляют… ― художник чешет макушку, ― в руках призывников, которые ни хрена не умеют, танки плохо стреляют, но все-таки, зелень… Ракеты, от которых в лесу деревья сохнут, они тоже летают. И вся остальная военная фигня худо-бедно работает. Почему страны вечно требуют вывода войск? Местные жители воспринимают эту типа учебную армию как оккупацию. Это изнутри она кажется ― йёпть, первый курс, штаны на лямках. Чехи не хотели с нами здороваться. Наше государство выплачивало большие штрафы за ущерб тамошней природе, за погибших мирных жителей.
У меня отвисает челюсть.
― Да, что ты удивляешься? Когда я служил в Чехии, был случай. Наша машина сбила мотоциклиста, чеха. Чех нарушил дорожные правила раз семь: обгонял по встречной, превысил скорость… Погиб. Наши выплатили за него огромный штраф, а парня, который вел грузовик, посадили на пять лет в дисциплинарный батальон. Большой разницы с концлагерем нет, я уже говорил. В дисбате ты вовсе без прав. Один на один с природой. Зимой холодно, летом жарко, пищи нет, вокруг волки. Очень жесткий режим, идиотская работа. Типа каторги. После срока в дисциплинарном ты еще дослуживаешь то, что не дослужил в армии. И за тобой еще числится судимость. Короче, тюрьма в квадрате, семь лет вон из жизни. А тот парень, водитель грузовика, который сбил чеха, перед рейсом двое суток не спал. Его заставили развозить солдат внеурочно, и он развозил. Но не офицерам же отвечать. Офицеры типа отреагировали, посадили виновного. А парню уже надо было домой уезжать, он ждал приказа. Не знаю, что с ним дальше было.
Пару минут мы грустим.
― Или там еще была девушка, по соседству с гарнизоном. Чешка. Она объявила, что ее изнасиловали русские солдаты. Нас построили, тысячу человек, или сколько там было… Чешка ходила вдоль строя, опознавала. В любого, кого она ткнет, никто разбираться не будет, с радостью отдадут под суд, как насильника-оккупанта. Хотя никто эту тетку в глаза не видел. За территорию полка пачками никто не ходил. Не было ни увольнительных, ничего. Все сидели за заграждением, наружу попадали только, когда вывозили на учения, но это под присмотром, или в исключительных случаях, ― художник ерзает, ― я, например, выходил, когда у меня была работа вне территории. Мне давали пропуск, и я мог выйти. Перед выходом в город солдаты еще грузили мне кучи барахла, которое можно продать чехам, потому что это халява, знаешь, выйти и самостоятельно пройтись, прогуляться. А в остальном, как на зоне, небо в полосочку. А она пришла и выбирала, кто ее изнасиловал. И каждый понимал, что ей стоит только палец поднять, и ты ничего не докажешь. Никаких прав. У солдата нет адвокатов.
― Ну, выбрала кого-нибудь?
― Нет, ― смиренно говорит он, ― она всех обошла и сказала, что не нашла.
По спине у меня почему-то пробегают мурашки.
У одной из девушек-эмигранток, переживших войну в СА, сейчас растет сын «зверек»… После блокады она вернулась в Россию и долго не могла получить гражданство (хотя родилась в Саратове). Она не могла получить гражданство, без гражданства не могла получить работу и, соответственно, детский сад для блокадного ребенка, которого никогда не планировала. Я надеюсь, что этот ребенок никогда не узнает о второй половине своих кровей и обстоятельствах, в которых зачался. Пока его гребаный отец где-нибудь под солнцем аллаха, возможно, гнул пальцы, балдея от своего геройского прошлого, незапланированная мать-эмигрантка и репатриантка, еле добившаяся родного гражданства, сумела воспитать отличного мальчика…
― Кстати, вскоре после того случая с чешкой, ― продолжает художник, хлопая глазами, словно в чем-то виноват, ― я попал на местную гауптвахту. На гауптвахте ― ну… обычная гауптвахта, ничего выдающегося ― меня кормили чаем и хлебом. Чай холодный. Спать не давали. Не в смысле, что кто-то стоял надо мной и все время будил, как на пытках, а просто физически невозможно: на полу холодно (зимнее время), а лежаки ― знаешь, такие, как на пляже в Сочи…
Я закрываю глаза и представляю пляж…
― Гауптвахтические лежаки хранятся на улице, и они покрыты ровненьким льдом. Если занести такую постель в помещение и лечь на нее, часов до трех ты будешь спать на льду, а до утра, до подъема ― на мокром дереве. Таким образом, твоя жизнь проходит стоя, на голодный желудок, но не без прикрас. Думаю, у всех они разные. Мне, например, выдавали книжку и… выключали отопление. Книжка ― армейский устав. Устав я должен был выучить. Кроме того, в свободное от чтения время для меня проводили спортивные праздники: в пять часов утра тебя выводят на свежий воздух и заставляют выполнить какой-нибудь норматив ― скажем, чемпионскую норму по бегу. А если ты совсем без сил и не выполняешь норматив, то разница между тобой и кандидатом в мастера спорта умножается по какой-то формуле. В итоге получается количество дополнительных дней твоего пребывания на гауптвахте ― с теми же лежаками, нормативами и без еды. То есть выйти оттуда тебе уже вообще никогда не светит. Помимо прочего, днем ты должен приносить пользу армии ― грузить мусор или что-то похожее, чтобы сильно хорошо не казалось.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.