— Это конюшня? — спросил он, указывая на длинное здание, голос его вывел меня из ступора, в который я загнал себя, услышав имя.
— А-ага, — кивнул я. — Там много свободных стойл.
Мы вместе устроили норовистого жеребца и я проводил Александра — попросил называть его просто Алек — в жилые помещения, попутно показав все достопримечательности Гартанга, как это делал Ольгот сразу после моего прибытия.
— Кто это был с тобой? — спросил я его.
— Филипп, мой брат, — ответил он и в голосе его звучало нечто вроде обиды или даже презрения.
— Он ведь старше тебя, а ведёт себя так будто здесь впервые? — удивился я.
— Он, действительно, тут впервые, — кивнул Алек. — Мать не отпускала нас из Тор-Руана. Она вообще хотела, чтобы я стал монахом, а Филипп не желал быть рыцарем и военным. Ему больше по душе придворная жизнь — балы, пиры и всё в том же духе. Отец с Томасом и Марлоном не любят его за это, почти презирают.
— А ты? — спросил я.
— Мне его жаль, — пожал плечами Алек. — Он — Руан, а это накладывает определённые обязательства и ограничения. От нас ждут чего-то почти сверхъестественного, а Филипп — обычный человек и хочет им оставаться. Он не может выполнить тех требований, что возлагают на него отец и братья. Мне тут легче.
— Как это? — удивился тогда я.
— От меня ничего никогда не ждут, — с горечью произнёс он.
Обучение в Гартанге было совсем не то, чему учили меня старина Джек и Грегори. Первым делом мы поднимались засветло, чтобы вычистить и накормить коней, после почти до полудня наставник по физическим упражнениям — мастер Вигго, могучий потомок северян-завоевателей, пришедших из той земли, где сейчас расположено королевство Эребре; затем он же вместе с Йеном Хольмом — своим соотечественником, уроженцем вечно мятежных провинций, тренировали нас с мечом и секирой в пешем бою и, окончательно вымотанные, мы под вечер попадали в руки Марка Аттрея — едва ли ни единственного дворянина из наставников Гартанга, он обучал нас конной езде и конному же бою. И так каждый день кроме понедельника и среды, когда за нас принимались учителя истории, письма, географии, изящного слова и манер et cetera, et cetera…
Вскоре я стал замечать, что Александр Руан встаёт на полчаса раньше всех и я ни разу не видел его в общей умывальной по утрам, всегда встречая его в конюшне, где он драил скребком своего норовистого воронка. И вот, в одну такую встречу, я в открытую спросил его:
— Где ты проводишь все утра?
— Не смотря на форму, сшитую по заказу, ты, думаю, видишь, каков я из себя. — Его движения стали несколько более резкими, выдавая его волнение.
Действительно, Алеку единственному из всех кадетов форму шили по индивидуальному заказу, причём инициатива исходила не от него или его отца, а, к всеобщему удивлению, от Джозеффа Рассела. Клирик в ультимативной форме заявил, что все кадеты должны быть одинаковы, как пред лицом Господа, не смотря ни на какие физические особенности.
— Так вот, — продолжал Алек, — я с давних пор, как говорит Генри, извожу себя физическими упражнениями. Но для этого здесь времени не предусмотрено, так что я встаю на полчаса раньше, чтобы заниматься.
— Тебе не хватает обычных наших занятий? — удивился я, натягивая на морду своего коня торбу с овсом.
— Они не помогут мне выпрямить спину, — отрезал он глухим голосом, от которого у меня пропало всякое желание задавать ещё вопросы на эту тему.
Вскоре стало видно, что Алек проявляет в несколько раз больше рвения к учёбе и тренировкам, нежели все мы — каюсь, и я тоже, — а уж о его братце лучше молчать. Филипп Руанский был заносчив, горд (от слова "гордыня") и бесконечно ленив. Не раз его вызывал к себе отец Рассел для приватной беседы, но, в отличии от остальных несчастных, третий сын Золотого льва не проявил ни на йоту больше желания учиться. Ходили слухи, что ректор Гартанга сэр Самуэль Вудвил уже составил письмо к наследнику престола с сообщением, что Филипп непригоден к обучению и просьбой забрать его домой, как вежливо называлось отчисление из академии.
Мы же с Алеком постепенно начинали проникаться друг к другу подлинным уважением, там началась наша дружба, продлившаяся, несмотря ни на что, до самой битвы при Кофорте. Я начал вставать вместе с ним на полчаса раньше и проделывать тот же комплекс воистину изнурительных упражнений, что и он, мы часто оказывались противниками в учебных поединках и изводили себя, до седьмого пота носясь вокруг донжона замка Гартанг или едва не загоняя коней в дикой, неистовой скачке по окрестным полям, пугая селян и ворон, за что получили от Марка Аттрея основательный нагоняй. На следующее утро нас вызвал к себе Джозефф Рассел. Он сидел в жёстком кресле с прямой и высокой спинкой, отдалённо напоминающем трон, а на столе перед ним стояла клетчатая, как килт берландера, доска для игры в шахматы с расставленными на ней красивыми резными фигурками, отчего-то белого и золотого цветов.
Жестом пригласив нас садиться, клирик поинтересовался:
— Кто из вас лучше играет?
— Александр, — первым среагировал я. — Я, вообще, ни разу не играл, лишь видел, как играет со старшим братом.
