Война Катрин - [25]

Несколько раз я пробовала сфотографировать маленькую Алису. И вот что странно – со мной такого еще не бывало: я вдруг отчетливо понимала, что сфотографировать ее невозможно. Прямо чувствовала: на пленке она не получится. Алиса пребывала где-то далеко-далеко, а здесь почти не присутствовала. И я бы не удивилась пустой пленке вместо снимка, если бы все-таки нажала на спуск.

Вечером в дневнике я записала всего несколько слов: «Сегодня я ела и пила, я стала другой, но я ничего не просила и не хочу ничего забывать». Теперь я пишу очень коротко, и мои записи выглядят полной бессмыслицей, если кто-то заглянет ко мне в тетрадь. Но я-то сама знаю, о чем говорят эти несколько слов. Они помогли мне, облегчили тяжесть, которая легла на сердце.

Раннее-раннее утро, девочки спят после праздника, а я вскочила после ночи кошмаров. Пока чистила зубы, решила, что нельзя все пускать на самотек, и, не откладывая, побежала и постучалась в дверь матери-настоятельницы.

– Матушка, окажите мне милость!

Я думала об этом полночи, когда старалась не заснуть, чтобы меня не закрутил злой вихрь моих снов. Я не могу передать свою пленку в чужие руки. На пленке фотография Элен, которая снова на передовой, фотография Аньес, которая крадет пирожное. Это нехорошо, Аньес влетит от сестер, если снимок попадет им в руки. А он попадет, ведь они все с таким нетерпением ждут, так мечтают об этом… развлечении.

А кроме того – и это главное! – я просто умираю от желания самой взяться за проявку и печать. Я боюсь потерять навык, я хочу, хочу снова оказаться в лаборатории и работать!

И вот я говорю с настоятельницей и напираю в первую очередь на то, что отлично умею печатать, потому что училась на лучших курсах в Париже (одной ложью больше – невелика беда!). И я буду спокойна, только если сама проделаю всю работу. Последний довод: нужно особое искусство, чтобы портрет, тем более большого формата, получился как следует. Я поняла, что настоятельнице очень важен этот самый портрет и что грех гордыни прочно в ней угнездился.

И мать-настоятельница, наказав мне держать язык за зубами во время пути («Остерегайся волков!» – сказала она многозначительно), все-таки отпустила меня в город с дядюшкой Люка, чтобы я договорилась с фотографом. Сама она сомневалась, что хозяин фотоателье, «инвалид войны, бедняжка», позволит мне хозяйничать у себя в лаборатории. А там – кто знает? Она ведь не была уверена и в том, что паренек – настоящий профессионал, она никогда не имела с ним дела. А было бы обидно, если бы он испортил запечатленные мной священные минуты, тем более что, по моим словам, я прошла хорошую школу. Я молча кивала.

Завершая речь, настоятельница прибавила со значением:

– И договоримся, дитя мое, что ты нагонишь пропущенные уроки. Ты ведь согласна? Аньес не откажет себе в удовольствии поделиться с тобой записями в тетрадях и вместо того, чтобы болтать уж не знаю о каких там мирских пустяках, поможет тебе вечером сделать уроки. Это приказ, только с этим условием я могу тебя благословить.

Я бы с радостью ее расцеловала, но здесь такое не положено. Я покорно склонила голову и отправилась искать дядюшку Люка, который собирался ехать за покупками в город. Обычно он ездил по понедельникам, уезжал рано утром и возвращался к вечеру, иногда заметно повеселевший. Неужели впереди целый день свободы? После стольких месяцев взаперти – просто не верится! В Севре мы тоже не имели права выходить за ограду. Но здесь, в свободной зоне, все по-другому, хотя и тут нужно быть постоянно настороже и, если спросят, представляться монастырской пансионеркой.

12

Рьом – не такой уж маленький город. Поначалу мы ехали полями, а потом наша повозка покатила по уличкам предместья, и я с любопытством смотрела по сторонам. Лошадь шла себе потихоньку. Слишком уж потихоньку… Будь моя воля, я бы полетела, лишь бы скорей оказаться в городе. Люка высадил меня перед мастерской фотографа, пробурчал, что заберет в пять часов, и протянул плетенку с сытным завтраком – хлеб, ветчина и яблоко.

– От сестры Марии, – буркнул он.

Я не видела, как он уехал, я уже рассматривала витрину мастерской, над которой висела вывеска «Фотограф. Добро пожаловать». В витрине свадебные фотографии: жених с невестой с натянутыми улыбками и прямыми спинами возле церкви или под раскидистым деревом. Семейные – дети выстроены рядком перед взрослыми, все застыли, прилизанные, накрахмаленные, застегнутые на все пуговицы. Спеленатые младенцы на крошечном диванчике замерли, вытаращившись в объектив. Я не могла не улыбнуться. Я уже поняла, с кем мне сейчас предстоит знакомство. Человек зарабатывает себе на жизнь, фотографирует свадьбы и семейные праздники. Добротный профессионал без лишних фантазий. Фотография для него ремесло, а не искусство, снимки совершенно одинаковые: люди в одних и тех же позах, стоят будто неживые. Ему неинтересно подстеречь счастливую улыбку невесты, а ведь именно ради этой искорки жизни все и фотографируются, ее люди хотят сберечь. Я помедлила еще несколько минут, прежде чем толкнуть дверь. Если я хочу добиться своего, никакой иронии, никакой критики. Кажется, хозяин ателье – молодой человек, значит, я пойду с козыря: застенчивая улыбка, розовые щечки, сияющие глазки. Думаю, это будет хорошее начало.