Война и мир в глобальной деревне - [25]
Мы сейчас очутились в разгаре нашей первой телевизионной войны. Телевидение начало проникать в частные дома после 1946 года. Как обычно, ФБР и ЦРУ смотрели в зеркало заднего вида и искали вражеских агентов, которые угрожают идентичности страны. Телевизионное окружение они попросту прошляпили. А оно, заодно с компьютером, изменило каждую сторону американского мировосприятия. Телевизионная война положила конец дихотомии гражданских и военных. Теперь население участвует в каждой фазе войны, а основные боевые действия ныне ведутся в самой Америке.
То, что война происходит не только во Вьетнаме, но и в американских домах, легко проиллюстрировать любимой музыкой, картинами и литературой подростков, для подавляющего большинства из них эта война и все войны должны
быть преданы анафеме. Упомянуть «Битлз» значит вызвать образ немелодичного, восточного и ориентированного на окружающую среду резонанса. Творения Джона Кейджа — памятник этой революции, в которой музыка покидает рассказ или сюжет (melos hodos — мелодия, музыкальная дорога). В примитивной или восточной музыке нет мелодии, потому что «дорога песни» есть континуум, известный только образованным людям. Сама песня — замедление речи, и потому песни разных культур уникально отражают их язык. Это равно верно для танца, поскольку каждая культура, нынешняя или прежняя, обладает уникальным коэффициентом сенсорной жизни, который можно обнаружить в речи, танцах и песнях. Любая технологическая инновация в любой культуре мгновенно меняет эти сенсорные коэффициенты, что в одночасье делает все старые песни устарелыми для молодежи. Во всех случаях сенсорное изменение использует рычаг технологических инноваций, поскольку новая технология неизбежно создает новую окружающую среду, которая безостановочно воздействует на чувственное восприятие. Ошибка в понимании этого этиологического и экологического факта лишает ценности труды Маркса
и Шпенглера. Эти гиганты мысли потратили жизнь на построение описательной истории перемен, для которых они не смогли установить никаких причин.
И все же без причины противодействие невозможно, так что писатель вряд ли может оседлать перемены, как серфер оседлывает волну. Пусть он держится грациозно и профессионально, волна ему не подчиняется. Когда известна причина, по крайней мере, уже не важно, устранять ее или противостоять ей. Например, болезнь голландских вязов, которую завезли случайно в ходе исследовательского эксперимента, можно победить за 2500 долларов на дерево, но ведь требуется вылечить все деревья. Одно дерево само по себе спасти нельзя. Не схожа ли эта ситуация с состоянием человеческого общества? Эти самоампутации, которые мы называем новыми технологиями, формируют обширную новую среду, против которой отдельный организм практически бессилен.
Эффект «подключения», характерный для телевизионного поколения (15 лет и младше), побуждает их читать книги наподобие «Сиддхартхи» Германа Гессе. Гессе был фаворитом интеллектуалов 1920-х годов и оказал немалое опосредованное
влияние на «Бесплодную землю». Повесть «Сиддхартха» — это история насилия как поиска идентичности. Она рассказывает одиссею одаренного сына богатого брахмана, который покидает дом, чтобы стать саманой, бродячим мудрецом. Аскетизм и самоотречение — такая же форма насилия, путь открытия внутренних границ и территорий, как война или образование.
Вечером того же дня они догнали трех аскетов, трех тощих саманов, и попросили разрешения стать их спутниками и учениками. Их приняли.
В ближайшем селении Сиддхартха подарил свою одежду бедному брахману. Теперь он носил только набедренную повязку, а кусок холста землистого цвета служил ему плащом. Он ел только раз в день и не ел ничего приготовленного на огне. Он постился пятнадцать дней. Он постился двадцать восемь дней. Плоть ушла с его щек и бедер. В его ставших большими глазах вспыхивали отблески видений, на высохших пальцах отросли длинные ногти, на подбородке — жесткая спутанная борода. Ледяным становился его взгляд, когда он встречал женщин, презрение кривило его губы, когда он проходил через город с нарядно одетыми людьми. Он видел торговавших купцов, князей, ехавших на охоту, людей в трауре, оплакивавших своих умерших, проституток, предлагавших себя, врачей, трудившихся над больными, жрецов, определявших день сева, целовавшихся влюбленных, матерей, баюкавших своих детей, — и ничто не имело цены в его глазах. Все лгало, все пахло — пахло ложью; все изображало смысл, и счастье, и красоту — и всюду неосознанная подмена, обман, ложь. Горек на вкус был этот мир. Мучением была жизнь.
Одну цель ставил себе Сиддхартха, одну-единственную: освободиться — освободиться от жажды, освободиться от желаний, освободиться от мечты, освободиться от радости и горя. Умереть в самом себе, убить свое «я», найти покой — с опустошенным сердцем, с освобожденной мыслью стать открытым чуду, такова была его цель. Когда собственное «я» будет преодолено и умрет, когда с последней болью умолкнет в сердце последнее желание — тогда должна проснуться та глубинная, сокровеннейшая сущность, которая уже больше не «я», но великая тайна.
