Война - [25]

У него заплывшие глаза, нестриженые грязные волосы, какая-то зачморенная афганка и берцы с засаленными развязанными шнурками. Но он авторитет. Саид – вор, у него несколько ходок, и его слушают.

Он возненавидел меня сразу, с первого взгляда. Не знаю, как насчет любви, но ненависть с первого взгляда бывает, это точно.

Он не трясет с меня денег. Деньги у меня есть, я сумел продать те краденые магнитолы, и в нычке под лестницей у меня припасено примерно полмиллиона. Я все-таки шаристый солдат, и, если Саид захочет денег, я могу ему их сразу дать, и он не будет меня бить. Но Саид не хочет денег. Он хочет, чтобы я принес ему бананов. Он знает, что я не смогу нигде достать их сейчас, ночью. На поиски мне отпущено два часа.

Я даже не собираюсь выходить из казармы. Я иду в расположение и ложусь спать: по крайней мере два часа у меня есть точно.

Через два часа, минута в минуту, меня будят. В этом есть свой воровской шик – он, видите ли, сдержал свое слово.

– Иди, тебя зовут, – трясет меня Смешной.

Я иду в каптерку. Саид сидит, положив раненую ногу на стол, один из разведчиков массирует ему простреленную голень. Сразу вспоминаю Шаламова: очень похоже.

– Ты звал, Саид? – спрашиваю его.

– Для кого Саид, а для кого Олег Александрович, – отвечает он.

– Ты звал меня, Олег? – спрашиваю я снова.

– Скажи: «Ты звал меня, Олег Александрович?»

Я молчу. Смотрю в пол и молчу. Он может убить меня здесь, на месте, но я ни за что не назову его Олегом Александровичем.

– Чё молчишь?

– Ты звал меня, Олег?

Саид усмехается:

– Принес?

– Нет, – говорю я.

Начинается обычная прелюдия. Мы могли бы обойтись и без нее, но Саид наслаждается властью, я не получаю по роже.

– Почему? – спрашивает Саид на удивление спокойно.

– Я не знаю, где достать бананы, Олег.

– Что?

– Я не знаю…

– Что? – наконец взрывается Саид. – Что? Ты не хочешь искать то, что я сказал? Чмо! Ты будешь искать! Понял? Будешь!

Он бьет меня очень жестоко. Если остальные избивали меня просто потому, что так надо, то Саид бьет меня из ненависти. Ему нравится бить. Он получает от этого истинное удовольствие. Он, немытое вонючее чмо на гражданке, хозяин и властитель душ здесь.

Саид слаб, и удары у него не такие мощные, как у Боксера или Тимохи, но он очень упрямый и жестокий и бьет меня очень долго, несколько часов. Бьет заходами: метелит, потом садится отдыхать, а меня заставляет отжиматься. Я отжимаюсь, а он бьет меня каблуком по затылку, иногда снизу поддевает пыром в зубы. Снизу он бьет нечасто, видимо, мешает незатянувшаяся дырка в голени, но по затылку пытается ударить так, чтобы я разбил лицо о доски пола. В конце концов ему это удается. Я падаю и лежу на грязных досках пола, из разбитых губ течет кровь.

Саид поднимает меня и опять начинает бить. Он бьет ладонью по разбитым губам – старается попадать по одним и тем же местам, знает, что так больнее. От каждого удара я сильно вздрагиваю, мычу. Я устал, я то отжимаюсь, то закрываюсь руками, напрягая мышцы, чтобы удары не уходили глубоко внутрь тела, я уже потерял счет этим ударам, кажется, Саид бьет меня с самого рождения, и ничего другого не было в моей жизни. Черт с ними, с бананами, найду я тебе эти бананы! Но Саиду уже наплевать на бананы. К нему присоединяются несколько разведчиков, они окружают меня и молотят локтями в спину. Я стою, согнувшись, прикрыв руками живот, мне не дают упасть, чтобы была возможность бить коленом снизу…

Меня загоняют в туалет. Тяжелый татарин Ильяс подпрыгивает и ударяет меня ногой в грудь. Я отлетаю и выбиваю спиной окно. Большие осколки стекла падают на меня: на живот, на голову. Я успеваю зацепиться руками за раму и не вываливаюсь на улицу. Даже не порезался. Меня опять сбивают ударом с ног, я лечу на пол и больше не встаю, лежу среди битого стекла и лишь пытаюсь прикрыть почки и пах.

Наконец разведка берет тайм-аут и закуривает.

Саид стряхивает пепел прямо на меня, старается попасть угольками в лицо.

– Слышь, пацаны, а давайте трахнем его, – предлагает он. – Давайте его опустим, а?

Рядом с моим лицом лежит большой острый кусок стекла. Я прихватываю его сквозь рукав, он удобно ложится в ладони, словно нож, – длинное толстое лезвие, заостряющееся на конце.

Я встаю с пола, сжимая стекло. Жалко, что нет ключей от оружейки…

Кровь капает с разбитого лица на лезвие. Я в упор смотрю на Саида, на Ильяса, на остальных разведчиков. Я стою перед ними, сжав в руке запачканный кровью кусок стекла, и смотрю, как они курят. Саид больше не стряхивает на меня пепел.

– Ладно, – говорит кто-то из разведки. – Оставьте его, пошли. Все равно марганцовки нет…

Они уходят. За выбитым окном – степь. Стрекочут цикады. На взлетке разгоняются штурмовики и уходят на Чечню. Пустой плац освещен лишь одним фонарем, на улице никого, ни одного офицера, ни одного солдата.

Чернявый майор был прав. Я один в этом полку.

Ночью меня избивают еще сильнее. Мстят за ту вспышку сопротивления в туалете и бьют сразу всей ротой, навалившись толпой. Мне даже не дают подняться с кровати, меня не избивают, а именно опускают, давая понять, что я – чмо и должен вести себя как чмо и не выеживаться. На меня накидывают одеяло и п…дят дужкой от кровати. Вытаскивают в коридор и бьют там, потом бьют в каптерке, подняв на ноги и прижав руками к стене, чтобы не упал. Я начинаю терять сознание. Кто-то мощно ударяет кулаком в правый бок, там что-то взрывается и сильно жжет, боль пронзает все тело до самого мозжечка, я хриплю и падаю на колени, а меня продолжают избивать ногами.