Вот в чем фокус - [3]

—   Голубушка,— ответил я,— ты отстала от жизни. Твой официант не одинок. Сломай в будильнике что- нибудь на пятачок, отнеси в мастерскую — тебе там по­чинят самое дорогое из несломанного. Потому что план на пятачках не сделаешь. План у них, голубушка, план! А если ты, не дай бог, руководитель маленького пред­приятия без своей строительной базы — попробуй уго­вори стройтрест построить тебе какую-нибудь там будку или сарай. Сколько им таких сараев для своего плана надо? А если даже большое предприятие, но ему пона­добилось два ящика каких-нибудь там шурупов — кто же им меньше тонны продаст? А кто тебе согласится потолок на кухне побелить без того, чтобы всю квар­тиру на капитальный ремонт не поставить? Могу еще хоть тысячу примеров.

Потускнела знакомая:

—   Значит, не годится моя история. Жаль...

— Отчего же,— возразил я.— История сама по себе очень забавная. У меня уже и план фельетона вырисо­вывается... Но фактов для моего плана маловато. Боль­ше у вас ничего не было? Тарелками он в тебя не швырялся? Нет? Может, хотя бы нецензурно выражался? Тоже нет? Вот видишь: приносишь факт на маленькую заметку, а заказываешь целый фельетон. А чем мы, творческие работники, хуже официантов? Соберет писа­тель материала на зарисовку и думает: как бы на по­весть растянуть? А фильмы? Для зрителей, может быть, и одной серии хватило бы, а для плана меньше двена­дцати никак нельзя. Или вот интересная публика — поэты-песенники. Пишут четыре строчки, повторяют их четырежды в четырех сочетаниях, итого шестнадцать пе­сен. День работы — план месяца. Да что там, могу еще хоть тысячу примеров.

Совсем расстроилась приятельница, засобиралась.

—   Подожди,— говорю.— Для незнакомого человека из такого мелкого факта я бы, конечно, никогда... Но для тебя — так и быть...

...Вот, уважаемый товарищ редактор, как и обещал своей приятельнице, сделал, можно сказать, из ничего фельетон и прошу вставить его в эту книгу. Я пони­маю, что издательству для плана нужны более острые, более полновесные фельетоны. Но ведь я ваш старый знакомый, а? А для плана пусть новенькие стараются. Будьте любезны!

Я вошел в купе. Навстречу мне поднялся мужчи­на среднего возраста. Его движения дышали учти­востью. Мы поздоровались. Он внимательно посмотрел на меня... и вдруг ласково обнял за плечи и стянул пиджак.

—   Э...— только и смог промычать я.

— Мне показалось, вам жарко и душно. Солнышко весеннее, греет вовсю.

—   Ну, это вы... Прямо не знаю...— смутился я.— Как раз сам собирался...

— Простите, предугадал,— мягко улыбнулся он и повесил мой пиджак на плечики.

Мы сели по обе стороны стола и некоторое время молчали. Я чувствовал на себе его спокойный, но вни­мательный взгляд и размышлял: о чем бы поговорить с любезным попутчиком? Не закурить ли для начала?

В то же мгновение на столе возникла распечатанная пачка сигарет.

—   Мне показалось, вы хотите курить. Прошу.

Я закурил.

—   Крепкие у вас сигареты.

—   Вам виднее,— согласился он.— Я некурящий.

Я закашлялся.

—   Минутку! — Он вышел из купе и вернулся со стаканом чая.— Впечатление такое, что вас мучает жажда.

—   С чего вы взяли?

—   Такое впечатление,— повторил он.

Вдруг его руки сомкнулись на моем горле. Я похо­лодел. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:

—   Все-таки вам было душно!

—   Спасибо!— резко поблагодарил я и подумал: чем бы его отвлечь, такого заботливого? Жаль, карт не за­хватил.

Попутчик моментально вытащил из кармана колоду.

—   Такое ощущение, что вы хотите сыграть.

—   Ладно, сыграем,— согласился я.— Только прекра­тите эти идиотские любезности.

—   Не сердитесь. Ничего не могу с собой поделать. Уникальное душевное устройство: весь во власти чужих желаний. Своеобразный дар предвидения.

Открылась дверь, и к нам заглянул сосед:

—   Вы...

—   В шахматы?— живо перебил его мой попутчик.— Я не играю. Товарищ,— он показал на меня,— умеет, но сейчас не хочет.

—   Я, собственно... да...— растерялся сосед.

—   А не угодно ли с нами в «дурачка»? Впрочем, вижу — не угодно.

—   Да... не очень...— окончательно растерялся сосед и исчез.

Попутчик раздал карты. Мне достались неважные, но я подозрительно легко выиграл.

—   Мне показалось, вы не любите оставаться в ду­раках,— произнес он со смущенной улыбкой.

Я смел карты на пол, застонал, замычал, заколотил по столу кулаками.

Он старательно выдвинул челюсть.

—   Это еще зачем?!

—   Мне показалось, вам хочется меня ударить.

—   О боже!— воскликнул я и врезал ему по челюсти. Он шмякнулся об стенку. Потом похлопал ресницами, вытащил из-под полки чемодан, поднялся и вышел из купе.

—   Подождите! Вы обиделись? Я готов принести из­винения, но...

—   Нет-нет, никаких извинений. Но мне показалось, что после того, что сейчас произошло, вам будет не­приятно ехать в одном поезде со мной.

Он распахнул дверь и выпрыгнул в объятия ветра. Покувыркался в рыхлых весенних сугробах, встал, от­ряхнулся и, уже едва видимый, послал мне воздушный поцелуй.

Наверное, ему показалось, что я люблю, когда со мной прощаются именно этим способом.

Позвольте среди множества людей, размышляющих о жизни, выделить Зубзаева и ненадолго осветить его душу, страдающую во мраке будней.