Вот в чем фокус - [4]

Утро. Зубзаев едет в автобусе, стиснутый со всех сторон. На повороте кто-то крепко ударяет его локтем в бок.

—   Прости, отец,— раздается сверху бас здоровен­ного парня.

—   Был бы я тебе отец...— говорит Зубзаев.— Отца бы ты пожалел, а чужому человеку можно ребра ло­мать. Правильно, чего с ним, чужим, церемониться?

Автобус сильно встряхивает.

—   Полегче нельзя?— кричат водителю.— Людей ве­зете!

—   Вы ему что, родные?— усмехается Зубзаев.— Были бы родные, так не возил бы...

На службе он спрашивает подчиненного, забывшего выполнить поручение:

—   А поесть вы сегодня не забыли?

Подчиненный огрызается.

С грустью смотрит на него Зубзаев.

—   Небось жене бы вы так не ответили,— говорит он.

В обеденный перерыв он идет в столовую.

—   Попробовала бы она своему мужу немытый бокал поставить,— говорит он про официантку соседу по сто­лику.

На что нетребовательный сосед отвечает:

—   Было бы пиво, а бокальчик можно салфеточкой протереть.

Презрительно смотрит на него Зубзаев.

—   Дома они бы постыдились такую дрянь гото­вить,— сообщает он официантке про поваров.

Официантка, естественно, отвечает:

—   А вы шли бы обедать домой.

Гневно и горько смотрит на нее Зубзаев...

—   А себе они тоже черствый хлеб берут?— громко спрашивает он в булочной, тыча вилкой в подсохший батон.

По дороге домой он останавливается возле уличного лотка. Очередь разбирает апельсины. У бойкой продав­щицы все горит в руках: плоды оранжевым веером ле­тят в пластмассовую плошку, плошка плюхается на весы и, ненадолго задержавшись на них, опрокидывается над очередной растопыренной авоськой. Стрелка весов еще мечется по шкале, а продавщица уже выкрикивает: «Три сорок пять... Дайте без сдачи... Следующий!»

Зубзаев смотрит на ее снующие пальцы, на которых сверкает золото:

—   Двух колец мало, на третье зарабатываешь... И еще гнилье суешь...

Он на лету выдергивает раздавленный апельсин и демонстрирует его, подняв над головой.

—   Где гнилье? Где?— нагло парирует продавщи­ца.— Да господи, подумаешь...

Она забирает у Зубзаева апельсин, разглядывает его, укоризненно покачивая головой, потом небрежно швыряет в кучку гнили возле лотка и — тоже демон­стративно — добавляет в плошку два безупречных плода.

—   Пожалуйста,— подчеркнуто вежливо говорит она благоразумно молчащей покупательнице. При взгляде на Зубзаева ее глаза темнеют — Чего тебе тут надо? Тебе, что ли, вешают? Без очереди захотел?

Очередь довольна сверхскоростным обслуживанием, все заранее смирились с обвесом и молчат. Зубзаев ре­тируется.

Дома он обедает во второй раз.

—   В столовой такое не подадут,— говорит он жене.

За едой он рассказывает про раззяву-шофера, про грубого подчиненного, про жулика-повара и бессовест­ную продавщицу.

Сын-школьник самостоятельно сбил полочку для книг.

—   Молодец,— хвалит Зубзаев.— Аккуратно. Сразу видно, не на фабрике для чужого дяди сработано.

Потом все садятся к телевизору, смотрят фильм.

—   Состряпали халтурку,— усмехается Зубзаев.— Правильно: кто мы им такие, чтобы стараться? А сами небось заграничные боевики глядят...

Жена стелет свежую простыню, принесенную из пра­чечной.

Зубзаев подходит, изучает.

—   Своей маме они бы так крахмалили,— говорит он.— Работнички!

В постели он долго ворочается, не может уснуть. Настроение, как всегда, препакостное. Ибо жена гото­вит ничуть не лучше, чем повара в той столовой, полку сын сколотил отвратительно, всю скособочил. Да если уж быть до конца принципиальным и последовательным, он, Зубзаев, должен и своим домашним выговаривать точно так же, как на службе, в столовой, в магази­нах, в общественном транспорте. Поскольку эти до­машние — тоже халтурщики и растяпы. Но ведь все-таки это свои, родные люди... Кому выплеснешь все, что на­копилось в душе за день? Кто понимающе поддакнет? Поддержит твое негодование, твою иронию, твой обли­чительный пыл?.. А с другой стороны, ведь это ежед­невный самообман, фальшь, приспособленчество...

Похрапывает жена, бормочет во сне сын, а у Зуб­заева мысли, мысли, мысли... И дети наши у нас уже научились халтурить... А у них их дети научатся... Кто виноват? Все виноваты... Значит, никто?..

Бедный Зубзаев!

—   У меня к вам необычное предложение,— сказал редактор.— Мы много пишем о героях, и это, конечно, правильно. Но и обычных людей тоже нельзя забывать. Найдите простого человека, который не покоряет верши­ны гор, не изобретает, не сочиняет, не сражается на спортивных аренах, а живет и работает, работает и жи­вет — скромно, неприметно, но честно!

Я вернулся домой и начал размышлять. Итак, ну­жен «не академик, не герой, не мореплаватель, не плот­ник...» Позвольте, почему не плотник? Именно плотник, плотник нашего домоуправления Шуршалкин! Дядя Гри­ша с утра до вечера возится в своем уголке, пилит, строгает, приколачивает... Скромняга из скромняг!

И я побежал к дяде Грише:

—   Здрасьте! Хочу написать о вас в газету!

—   А чего про меня писать?— испугался дядя Гри­ша.— Я ничего, я работаю. Сроки соблюдаю, на каче­ство жалоб нет.

—   Дядя Гриша, я и не собираюсь критиковать, на­оборот. Хочу написать о вашей жизни.

—   Чего про меня писать,— смутился дядя Гриша.— Живу без приключений. Живу и работаю. Работаю и живу.