Вот оно, счастье - [55]

* * *

После несостоявшейся свадьбы Анни Муни сбежала прочь от взоров Снима – как же иначе? Бросив подвенечное платье на кровати – ее сестра Димпна надела его два года спустя в отремонтированной церкви Святого Патрика у Тахилльского[76] моста, сообщила Суся, где двадцать семь витражей улавливали нездешнее великолепие западно-керрийского света, в коем любовь казалась вороненой и предреченной самим Господом, – Анни ушла в ночь и, как все в Керри, появилась в Килларни, где работала горничной среди деревянных панелей и трубочного дыма гостиницы “Озерная”[77]; там ее и нашел аптекарь Гаффни. Был он на восемнадцать лет ее старше. Любить его так, как любила она Кристи, Анни Муни не могла. То, что по-настоящему человек любит лишь единожды, во времена юности этого мира было неписаным законом, эту мысль подпитывала Церковь, подкрепляло обретаемое знание о ране душевной, а также книжный прилавок Спеллисси, где все подержанные книжки в бумажных обложках сообщали о Первой Любви. Вторые любови печатались с маленькой буквы, они существовали, однако бытовали в лексиконе мужской слабости, где женская попка – спасенье от одиночества, а пустота в желудке у мужчины выталкивает у него изо рта красивые слова. Для женщин вторые любови – вопрос приличий, а не великие страсти, подобные тем, что показывают в кинотеатрах. А потому у меня Анни Муни поначалу отвергла предложение Арнолда Гаффни. Она со всем этим простилась. Поблагодарила его за знаки внимания, но нет, спасибо, а он моргал, глядя на ее красоту, и стоял в своем черном костюме, слабый в коленках, потому что всегда хотел быть выше своего роста и потому что в лимерикском “Тодде”[78] мистер Мейсон прятал дюймовую отметку на портновской ленте и наклонял зеркало, чтобы показать клиенту более рослую его версию. Никаким опытом ухаживаний Арнолд не располагал. Он отставил это занятие в бесстрастные годы учебы в Дублине, а затем это занятие отставило Арнолда. Однако его завораживали химические реакции – то, как одно вещество действует на другое, – и он знал, что во многих случаях ничего не происходит до тех пор, пока не добавлен катализатор. Он оставил Килларни – не в унынии, а с ясным челом ученого, знающего, что эксперимент продолжается и что где-то неизменно есть некий “икс”, и катализатор в некое время “игрек” наверняка отыщется.

А потом, сказала Суся, Арнолд Гаффни разжился долей в аптечной лавке посреди графства Лимерик, где потоп случался пять лет из шести и все кругом мерли от мокрого гриппа как мухи. Водился у них там и врач, некий Кливи, коновал из конюшни в Коркыге[79], сообщила Суся, произнося это название на керрийский манер, чтоб говорило само за себя. Словом, Арнолд Гаффни вступил в честный бой. Однако был он фармацевтом прилежным, и воды, и грипп в конце концов отступили, а он в порядке передышки, по овеянной веками традиции, столь же старой, как керрийское изобретение туризма в X веке, дабы взбодриться духом, прибыл на воды Килларни.

Самую малость порозовели поверху щеки его, сказала Суся. Но, что важнее, пусть сам он и не сознавал этого, на лице его запечатлелось новое понимание хрупкости человеческого устройства и мимолетности жизни.

А еще проступил на нем первый отпечаток философии удачи. Арнолд покамест не отыскал тот самый катализатор, но стопы его, как оказалось, уже направлялись по скрипучим двенадцатидюймовым половицам вестибюля “Озерной”, кои только-только начали подсыхать от ревущего пламени очагов, необходимость коего диктовало и недавнее открытие гостиницы заново, и житье под водопадом. Арнолд подошел к гостиничной стойке, получил там ключ от седьмого номера, и когда ушастый коридорный Артур понес его чемодан вверх по лестнице, на повороте Арнолд Гаффни миновал Анни Муни с ведром – та направлялась вниз – и сказал ей: “Здравствуйте, мисс Муни”, а более ничего, коснулся черного поля своей слишком уж громоздкой шляпы, зарделся, заморгал слишком уж подслеповатыми глазами и взглядом своим сообщил, что чудесна она все так же, как он ее запомнил.

И вот тогда что-то в ней уступило, решил я. Прямо там, не сходя с места, на повороте лестницы, между тем, как Артур поставил чемодан и вновь его поднял, прядая ушами и возобновляя свой десятитысячный подъем, что-то в Анни Муни разглядело в аптекаре недавний жизненный опыт и то, что это опыт печали или утраты – или и того и другого, – и поняла она: если предложит вторично, она ему не откажет.

Венчанье состоялось в маленькой церкви к северу от Килларни. Мать и отец Анни Муни прибыли на телеге вместе с двумя другими дочерями, все завернуты в одеяла, пропитанные дождем, от долгой жидкой поездки вид у них был утопленный, а под сводами церквушки обувка их громко скрипела. В порыве и свойственном ей, и противном в церковь Анни Муни решила идти пешком под дождем. Когда вторично взяла она отца под руку у церковных врат, слоновая кость ее платья покрылась серебром, а волосы – жемчугом.

Как и большинство людей, Фаху Арнолд обнаружил случайно. Был он автомобилистом выходного дня. Катание на авто для своего удовольствия в те времена все еще было диковинкой, дороги суровы, но пустынны, и для ученого таили они очарование неизведанного, а также механизированную победу над жесткими ограничениями человечески доступных дистанций. Кроме того, в автомобиле Арнолд делался выше ростом и моложе, а катание по окрестностям оказалось превосходным средством борьбы с кислятиной воскресных вечеров. Как выяснилось, если находиться в движении – со скоростью миль до сорока в час, скажем, – устранялось ощущение пустоты и на время прогулки заживала душевная рана от того, что дети у них, похоже, не получатся.