Вот оно, счастье - [29]

Вскоре миновали мы большой дом миссис Дины Блаколл, фахской знатной дамы, ныне в преклонных годах, чей рассудок помутился, и как она выживала, я толком не ведаю. Ум ее уподобился книжному шкафу, откуда извлекли полки, и книги теперь лежали в полной неразберихе. Никуда оттуда не девались истории ее жизни, просто были перемешаны между собою. Кристи тормознул у ржавых ворот подъездной аллеи Блаколл – вернее, при чисто условных тормозах, воткнул каблуки в землю – и, пунктирно содрогаясь, остановился. Уложил велосипед в канаву.

– Этих в списке нет, – сказал я. Но Кристи уже шагал по аллее.

Миссис Блаколл была во дворе. Крошечная женщина, ей-ей, но грозная. Под накладными ресницами безупречной конструкции глаза ее таили торжествующую искру человека, обманувшего смерть. То ли от чего-то лучезарного в характере ее, то ли от избытка кремов лицо ее казалось навазелиненным, черты его безупречны, но того и гляди соскользнут, если не будет держать она голову слегка обращенной к небесам. Волосы плыли в воздухе дымчатым облаком белизны, в нескольких местах редели, и просвечивал, как яйцо, ее череп, нежный и уязвимый. На ней было изящное платье далекого прошлого, шафранное, из тафты – кажется, так это называется, – несколько петель разнообразных ожерелий, что казались размотавшейся бледной катушкой, и атласные балетки, некогда серебряные, но патина растрескалась, как фарфор, а подметки обветшали от грязи бытия. Разглядывать руки ее было б жестоко – распухшие, узловатые, с непомерными костяшками, но на каждом пальце по кольцу.

– У вас прелестные кольца, – заметил Кристи.

Она просияла и чуть подалась вперед.

– Их нельзя снять, – прошептала она. – Украсть их можно только вместе с моими пальцами. – И вполне счастливо улыбнулась собственному остроумию, а затем пропела сколько-то слов по-итальянски – то ли о грабителях, то ли о кольцах, трудно сказать.

Возможно, часовой механизм церковного календаря, встроенный в нее, оставался исправен, а может, всплыла детская память о пасхальном обряде, когда какой-нибудь конюх белил стойла и сараи, ибо имелось при ней ведро скверно замешанной побелки, и миссис Блаколл, когда мы подошли, занималась именно этим. Кляксы побелки виднелись там и сям на высоте четырех футов – у младенца младше некуда получилось бы лучше.

– Мы вовсе не грабители, – сказал Кристи. – Мы вам поможем. – Тут он снял пиджак, повесил его на ворота и принялся закатывать рукава.

– О, спасибо вам, Фредерик, – произнесла миссис Блаколл.

Я собрался сказать: А как же подписной лист? В этот дом нам заходить не требовалось, но Кристи взялся за кисть и протянул ее мне.

– Ты давай сверху, а я буду снизу, – сказал он.

Миссис Блаколл пришла в восторг. Всплеснула руками в кольцах.

– Мистер Чоппин держит белых голубок, – сказала она, глядя, как Кристи размешивает побелку. – Прекрасных белых голубок.

– Неужто?

– О да. – Она запрокинула голову – наверное, чтобы глянуть, где они тогда порхали.

Кристи тоже глянул вверх.

– Красиво, – произнес он.

Женщины любят смотреть, как мужчины работают, – как мужчины любят смотреть, как женщины танцуют. Есть в этом инаковость и таинство. Миссис Блаколл стояла и смотрела, как мы работаем, – вернее, как я работаю, а Кристи руководит: “Можно ж прямо до самого низа прокрасить… Не помешает вон там еще разок пройтись”, эта роль была для него естественна. Он знал, что похвала растворяет сопротивление.

– Ты самородок в этом деле, Ноу. Высший класс.

И пока я плюхал известкой, забрызгивая себе лицо, одежду, волосы и прочее, Кристи стоял в сторонке и приглядывал.

– То, что надо. Отличная работа, что скажете, мэм?

– Отец вернется до темноты. Мы услышим его экипаж. Джейсон говорит, отец нас не оставит. Никогда.

– Конечно, не оставит, – сказал Кристи.

Причудою времени миссис Блаколл сделалась тогда девочкой, сетчатая завеса отдернулась, и вот уж лицо ее прижимается к прохладному стеклу окна в спальне.

Обрывки истории обнаружит она в себе неприкосновенными. Извлечет их наружу одинокой фразой и на миг отлучится, взгляд отрешенный, ресницы взлетают, образ проплывает мимо. Кристи бережно попробует выманить еще, но – словно внутри у нее рухнула люстра и разбилась безнадежно – отыскивались одни лишь изысканные осколки.

– Не выпить ли нам чаю, Томас? Выпьемте, – чуть погодя предложила она, отправилась в дом и не вернулась.

Я израсходовал всю имевшуюся побелку, выжал последнее вязкое. Остался недокрашенным бортик в два фута высотой от земли, но больше нечем было.

– Христианнейший поступок, – восхищенно промолвил Кристи. – Небось приятно тебе?

Этого я утверждать не мог. Руки у меня уже покрывались известковой коростой.

– Проверим, все ли с ней ладно, и сообщим, что доделали.

– Да, Томас, – сказал я.

Кристи глянул на меня и улыбнулся так, будто я выдержал некое испытание.

Мы поднялись на крыльцо и вошли к Блаколлам. Когда-то дом управляющего[40], пользовался он в приходе дурной славой, история его – несмываемое пятно, какое, бывает, остается у зачумленного обиталища сотни лет спустя, и не целителен бальзам минувших поколений. Хорэс, его сыновья Джордж и Джеймз, сын Джорджа Виктор – чужеродные нити, вплетенные в историю этих мест. Люди в Фахе Блаколлов не презирали, они занимали позицию выше: Блаколлами пренебрегали. И потому, пока долгами, пьянством и отчаянием одиночества дом и прилегающие земли погружалась в запустение и семья распадалась, Фаха отводила взор. Не знаю никого, кто бывал в доме Блаколлов.