Вот оно, счастье - [30]

Внутри было темно – и даже темнее, если войти из сияния дня. Сперва вестибюль с прекрасным каменным полом, высокая плетеная корзина для клюк, тростей и зонтиков, в которой ни клюк, ни зонтиков не водилось уже многие десятилетия, и шляпная вешалка со шляпами призраков.

– Миссис Блаколл? – позвал Кристи, но ответа ждать не стал и направился в гостиную, где на подоконниках в лимонном свете солнца возлежали две кошки. Мы интереса в них не вызвали. Они драли в клочья турецкий ковер и переутомились. Комната была величественных размеров, но вид имела отчаянный: когда-то кремовые стены подернуты зеленой плесенью – живым покровом дождя, – везде неразбериха случайных предметов, креденца заставлена жестянками с кошачьим кормом, длинный узкий стол прогибается под желтой горой газет, рваная соломенная шляпа на глобусе набекрень, изысканная плетеная клетка, наведшая меня на мысли об Индии – дверка открыта, птица улетела, – тачка, заваленная мужскими штиблетами, – вот что мне вспоминается; все в общем запустении, на кое взирали писанные маслом портреты, негодующие и сумрачные, словно адская галерея, а также шесть карикатурно нарисованных сцен охоты, на кою, по словам Шини О Шэй, господа были горазды.

– Миссис Блаколл?

Мы отправились по коридору мимо комнат постуденей холодного дня и мумифицированных от небрежения, и тут до нас снизу, из лестничного колодца, донеслось пение одной и той же фразы по-итальянски. Кристи показал пальцем на лестницу и вниз. Кухня находилась частично под землей, и если спускаться туда, чувствуешь себя в гостях у погребенных. Там веселая миссис Блаколл пребывала между памятью и забвением того, что она пришла сюда заварить чай. Она извлекла покрытый патиной серебряный заварник и загрузила в него три ложки чая, с горкой, после чего, забыв о случившемся, добавила еще три, о коих тоже позабыв, насыпала три поверх.

– Готово дело, миссис Блаколл, – сказал Кристи. – Все в ажуре.

– Вы очень добры, Фредерик, – отозвалась она. На волосах сбоку головы – тонкая сетка паутины; миссис Блаколл смотрела на нас так, будто мы безвредные призраки, чем мы, видимо, и были, и улыбалась эдак по-девчоночьи, и я забыл, какой нудной была та задача и что сам я покрыт миллионом белых брызг.

Она разлила чай. Получилась бурда, комковатая, черная.

– В чае этом и еда, и питье, миссис Блаколл, – заметил Кристи.

– Вы без молока, верно? – Вцепившись в свои ожерелья, она рассеянно глянула на полки и комоды.

– Предпочитаем черный. Верно, Ноу?

– Да.

Кристи поднял чашку и безупречно изобразил отрицание действительности.

Чаепития давно перестали быть частью ее дней, и миссис Блаколл оказалась очарована. Я расчистил ей место, и она уселась вместе с нами за дубовый стол, унизанная кольцами рука перебирала ожерелья и бережно их оглаживала, словно проверяя, все ли жемчуга по-прежнему при ней. С невесть чьей подсказки принялась она перечислять женские имена. Некая миссис Байнбридж, некая миссис Пилкингтон, некая Дорис, некая Дороти, всех их я теперь уж и не упомню, но понял, что они были ее приятельницами, играли в бридж, – жены капитанов, врачей, юристов, наверное; небольшая дворянская паства Церкви Ирландии, чьи призраки теперь сошлись внизу и ненадолго населили сумрак той подвальной кухни, где мы с Кристи справлялись с чаем. Когда миссис Блаколл завершила сзывать дам и впала в очередные грезы, свойственные возрасту, Кристи подался к ней.

– Миссис Блаколл, вы разве со мною не знакомы вовсе? Знакомы ли?

Вопрос ошарашил меня, но расстроил ее – как экзамен, который она не желала провалить. Лицо ее затуманилось.

– Кристи, – сказал он. – В Сниме. Много лет назад. Вы еще не замужем были.

Туман не рассеялся.

– Анни Муни, – произнес он.

Миссис Блаколл отправилась в обход прошлого. Я смотрел на Кристи, Кристи смотрел на нее. И в те застывшие мгновения, пока миссис Блаколл водила тот вопрос по закоулкам своего ума, я знал, что Кристи не просто так спрашивает, – и почувствовал тот же заряд чего-то сокровенного, какой пережил накануне, когда Кристи встал петь.

Миссис Блаколл сморгнула, ресницы встрепенулись раз, другой, третий, и вот она вернулась к нам.

– Нет, дорогуша, по-моему, нет, – проговорила она. Однако осталась на некоторое время в чертогах того вопроса, а затем на лице у нее словно бы вспыхнул свет и она глянула на Кристи так, как смотришь на то, что было у тебя перед носом все время, но только что сделалось очевидным. – О, ну конечно, – промолвила она. – Я вас узнала. – Она потянулась к нему и притронулась к его коленке, и это неким манером порадовало или утешило ее. Но более ничего не сказала, а Кристи хрупкую ее память на прочность испытывать не стал.

Вскоре мы вернулись к солнцу и уже шагали по двору к своим велосипедам.

– Чай у нее на вкус отдает дроздами, – сказал Кристи, тихонько хмыкнув, забрал с изгороди пиджак и надел его.

Небо осталось таким же синим, как и прежде, конюшни и те стены сараев, какие удалось побелить, уже светлели.

– Кто такая Анни Муни?

Кристи не изменился в лице, но молчал в ответ – на счет раз, два, три – и, перелистав дальние страницы своей истории, молвил: