Вот мы и встретились - [27]

- Ладно, приходи в девять к дискотеке, - предложил негромко.

Она, обрадовавшись, улыбнулась и согласно кивнула головой, а он, чтобы не обижать чёрную, то же самое предложил и ей, и от неё получил согласие. Удовлетворённый провокатор-вредитель, гад и просто сантехник и не думал появляться на дискотеке, решив сделать приятный сюрприз подругам, поспорившим о его благосклонности к одной из них, и с чистой душой поспешил на ужин, где был самой британской любезностью, вызвав тщетные ожидания следующих практических шагов к сближению. Уморив червячка, пошатался по предместью, не приближаясь к дискотеке и, утомившись от безделья до зевоты, уединился в келье, второе место в которой всё ещё пустовало. Сначала смотрел тоскливый футбол, потом пошлую «петросянщину» и незаметно заснул, подчинившись дальневосточным биологическим часам, не отрегулированным ещё на местное время.

Утром его по глупости сманила на экскурсию по городкам побережья громкоголосая настырная экскурсоводша. Из всей целодневной поездки в автокрематории ему отрывочно запомнились Орлиное Гнездо, многолюдные базары с калейдоскопическим многоцветьем фруктов, дороже, чем у них, на Дальнем Востоке, и смешавшиеся в одну кучу дворцы царских и советских вельмож. Выпав уже в темноте из душегубки, поспешил к морю. На затемнённом безлунном пляже никого не было, кроме единственного пожилого мужчины с абсолютно седой серебристой шевелюрой, охлаждающегося на ближайшем к воде лежаке. Иван Всеволодович быстро разделся, сложил шмотки на соседний лежак, с разбега бросился в прохладное море и, не оглядываясь, долго плыл, перебравшись, наконец-то, через буйки. Когда силы иссякли, обернулся и не увидел ни берега, ни береговых огней. Возникло ощущение, что он один во всём мире завис в необъятных водных просторах: кругом безмолвная вода, влажный воздух и низко нависшее тёмное небо, переполненное яркими южными звёздами. Страха, однако, не было. В какой-то момент ему даже захотелось плыть, не видя ориентиров, дальше, и он с трудом переборол в себе это убийственное желание и постарался сосредоточиться. Нашёл Полярную звезду и, ориентируясь по ней и по убегающим пологим валам, поплыл на север, экономя силы. По счастью, вскоре заметил вдали чуть видный мигающий огонёк и рванул к нему, а скоро и выплыл из-за скал, закрывавших огни побережья. На берег выбрался, шатаясь.

- Что-то вы, батенька, долгонько плавали, - встретил его седой. – Я уже стал беспокоиться и посемафорил фонариком.

- Спасибо, - хрипло поблагодарил бесшабашный ночной мореплаватель, тяжело садясь рядом. – Вы мне очень помогли.

- Ночное море очень коварно, - обрадовался спаситель вечернему собеседнику, – оно затягивает, словно неразделённая любовь: и в первом, и во втором случаях быстро теряешь ориентиры и голову.

Трясущийся от запоздалого страха Иван Всеволодович пообещал:

- Я обязательно учту ваше предостережение в будущем.

- Вы весь дрожите, - заметил, наконец, маячный. – Немедленно идите в помещение и примите что-нибудь согревающее, а то простудитесь, - и добавил тихо: - А я ещё посижу: мне уже терять нечего.

«Итак, я всё же не выдержал испытания отдыхом и сегодня уезжаю к родителям. Очень бы хотелось увидеться с вами ещё раз, но я даже не надеюсь, что вам это будет не в тягость. Одно греет, что глядя на аметист, вы, наверное, будете иногда вспоминать незадачливого дальневосточного бродягу, ненароком попавшегося вам на дороге. Вспоминайте, пожалуйста, без отвращения. Всего вам доброго и ярких успехов на сцене. Ваш фанат – Иоанн сын Всеволодов».

Написав это письмо на следующее утро после потери ориентиров в ночном море, Иван Всеволодович попрощался с неразговорчивой администраторшей, сославшись на то, что должен срочно ехать к родителям, и, облегчённо вздохнув, вышел из санатория. Помахал ему ручкой и сноровисто отправился на стоянку такси.

-7-

Повинуясь тайному указанию аметистового мага, Мария Сергеевна на первой ознакомительной читке попросила главрежа сменить ей главную роль второстепенного плана – дочери - на второстепенную – служанки. Надо было видеть и слышать, с какой яростью накинулся на неё Аркаша, словно она попросила о чём-то сверхзапретном.

- Только ты, - заорал он, выпучив оливковые глаза и брызжа пенной слюной, - способна вставлять мерзкие клинья под накатанную телегу рабочих репетиций! Только тебе всё не нравится с самого начала! Я не потерплю!! – взвизгнул он, и его стало даже жалко. – Не позволю, чтобы меня постоянно поправляли, расстраивая генеральную линию спектакля, досконально продуманную режиссёром! Это моё дело – вести спектакль, а ваше – неукоснительно подчиняться! Дисциплина, строжайшая дисциплина – основа успешного театра! Ясно? – Все обречённо молчали, тихо радуясь, что заносчивой Машке попало. – Только я вижу весь спектакль, а ваше актёрское дело – следовать за моим взглядом! Ясно? – Всем было ясно, что его опять не подпустили к телу. – Я! Я за всё в ответе! Ясно?

Но Мария Сергеевна была не из тех, кто терпеливо сносит незаслуженные окрики. К тому же яростный спор о том, кто первее – актёр или режиссёр – шёл между ними давно и безрезультатно. Она в запале приводила ему в пример самый массовый и самый народный спектакль – футбол, победа в котором зависит, в основном, от футболистов, от их мастерства и самоотдачи и очень мало – от тренера-режиссёра, и если побед нет, то меняют именно его, даже если он и наипервейший в рейтинге. Актёр, пусть даже дисциплинированный, но вялый, без искры божьей, не принесёт успеха спектаклю и, в лучшем случае, вызовет снисходительную зрительскую зевоту. Мария Сергеевна была убеждена, что актёр, деятель сцены, должен сам, без понукания и подсказки, выбирать себе роль, чтобы вжиться в неё, близкую по духу и складу характера, а режиссёр может только подправить нюансы игры, а не давить грубо. Аркадий Михайлович же, ссылаясь на Станиславского и других мшаников, стоял на том, что любой актёр, независимо от таланта, - всего лишь винтик в театральном механизме и обязан завинчиваться туда и на столько, куда и на сколько потребует всемогущее видение и предчувствие режиссёра.