Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы - [29]

Сейчас Он сосредоточен на нем полностью. И это уже не реплики в воздух, это прямое обращение.

Взглянуть в глаза, вложить хлеб в руку. Вот весь Я к тебе, ты все слышал, Я сказал все и даже самое страшное. Еще можно все переиграть. Ну же!..

Не хлеб добивает его. Хлеб из Его рук Иуда уже брал. Этот взгляд глаза в глаза, окончательно отброшенные намеки, прямой молчаливый вопрос, перед которым нужно или немедленно покаяться, или закрыться уже навсегда. И даже не просто вопрос — прощение, протянутое раньше, чем ты соизволишь его попросить. «Я разделяю с тобой хлеб, как всегда делил, потому что грех в Моих глазах ничто, если ты раскаешься». Даже сейчас.

Но Иуда уже предал себя сатане, согласился с его замыслом, убил Христа в своих мыслях, обрек Его на смерть своими словами — и нет для него во Христе ничего, ради чего стоило бы вернуться назад. Дьявол, сопрягший с ним свою волю, теперь хочет его целиком, безраздельно, и хочет забрать именно сейчас, именно в этот миг, когда Господь смотрит, зовет и ничего не может поделать. Явить Христу Его полное бессилие перед человеческой гибелью — что может быть дьяволу слаще?

На любовь Иисуса сердце Иуды откликается сильнейшей ненавистью, которую он не может — и не хочет — скрыть. Все в Учителе ему ненавистно: и взгляд, и протянутая с хлебом рука, коснувшаяся его ладони, вложившая ему этот кусок, и Его тепло, Его дыхание. И это окончательно подчиняет его сатане. Иуда сам распахивает ему дверь, добровольно и под взглядом Христа. Все равно что покончить с собой у Него на глазах.

Сатана попросту убивает его. Одним ударом.

И после сего куска вошел в него сатана (Ин. 13: 27).

Тут его накрывает такая невыносимая, поистине нечеловеческая ненависть, он сам становится такой воплощенной ненавистью, что еще минута — и сам о себе все откроет, потому что уже перестает соображать, что делает. Окончательно перестает. Наверное, это отражается на лице. В глазах.

Тут уже не с кем и не о чем говорить. Все, что можно сделать — не дать ему публично во всем признаться, потому что в таком осатанении не сработает даже инстинкт самосохранения. И Христос отдает ему приказ, короткий и резкий:

Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее (Ин. 13: 27).

Даже сейчас Он говорит так, чтобы никто, кроме Иуды, не понял!

Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему (Ин. 13: 28).

Как же Он его бережет! Кругом оградил его…

Но Его не смеют ослушаться ни Иуда, ни сатана, потому что это уже приказ от Господа, а не просьба покаяться и вернуться от друга. И обращено это «пошел вон» не к другу, а к тому, кем он от этой минуты стал: оболочкой, исполненной сатанинского желания и сатанинской воли. Оболочкой, в которой не осталось ничего человеческого, кроме последних судорожных трепыханий удовольствия от совершаемого греха.

Сатану на Тайную Вечерю никто не приглашал, и Хозяин изгоняет его вон, во тьму внешнюю.

Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь (Ин. 13: 30).

Тьма — во тьму.

Вот, кстати, еще один довод против того, чтобы считать поданный кусок Причастием. Как ни рассматривай эту сцену, невозможно представить, чтобы, получив от Христа хлеб, Иуда бы его съел. Да он бы проглотить ничего не смог. Он безотчетно сжимает его в кулаке, коротко обменивается с Христом взглядами — Иисус, прочитав в его глазах страшное, выставляет его — и выходит вон.

Какое там «съел»! Хлопнула дверь, хлеб полетел в одну сторону, Иуда пошел в другую.

Да сбудется Писание

Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: купи, что нам нужно к празднику, или чтобы дал что-нибудь нищим (Ин. 13: 28, 29).

Словно две было Вечери: одна — с разыгравшейся страшной драмой, другая — на которой спокойно пили, ели и обсуждали всевозможные земные дела, даже не заметив случившуюся трагедию. Был же и спор между ними, кто из них должен почитаться большим (Лк. 22: 24). И только Он, сидящий среди спорящих апостолов и только что видевший духовное самоубийство друга, одновременно присутствует на обеих.

И, когда Иуда выходит, Иисус заговаривает, и говорит поначалу будто бы Сам с Собой, только через несколько предложений обращаясь к ученикам:

Когда он вышел, Иисус сказал: ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем. Если Бог прославился в Нем, то и Бог прославит Его в Себе, и вскоре прославит Его (Ин. 13: 31–32).

Значение имени Иуды — Иехуда — «хвала Божия», «прославленный» ^[50], как эпитет Бога. Случайно ли Иисус, бесподобно владеющий словом, пять раз повторяет «прославился» тотчас после его ухода?

А затем — сразу о любви:

Дети! недолго уже быть Мне с вами. Будете искать Меня, и, как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь. Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13: 33–35).

Он ничего не скажет про Иуду. Помянет его со скорбью лишь один-единственный раз, в Своей первосвященнической молитве:

Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание