Вот Иуда, предающий Меня. Мотивы и смыслы евангельской драмы - [27]

Мнение, что Иуда причастился, можно найти у прот. Сергия Булгакова:

«В числе апостолов был и Иуда, и он был зван и допущен до святой трапезы: к какому бы моменту Тайной Вечери мы ни относили причащение Иуды, во всяком случае, в Евангелиях не говорится, чтобы он, присутствуя на Вечери, был отстранен от причащения» ^[48].

Мне тоже кажется более логичной версия, что Искариот причастился вместе со всеми.

Было ли это «в суд и осуждение», как традиционно принято говорить и писать теми, кто все-таки считает его причастившимся: мол, приняв недостойно Тело и Кровь Христову, он принял их себе на погибель? Ни в коем случае. Причаститься в суд и осуждение можно лишь тогда, когда на это нет воли Христа, а есть только своя дурная воля и самочинное причащение. И при этом ты ясно понимаешь, ЧТО ешь и пьешь, и дерзаешь принять в себя Христа наряду с грехом.

Но, во-первых, ни Иуда, ни остальные апостолы попросту не понимают до конца смысл творимого таинства — подлинный смысл Одиннадцать осознают позже, а Иуда уже не успеет. Они не знают, что это не просто разделенные с ними хлеб и вино, а подлинное и всецелое соединение со Христом.

А во-вторых, Иисус не ставит Чашу на стол и не говорит: ешьте и пейте из нее только те, кто не знает за собой тяжелого греха. Он не отдает этот вопрос на откуп апостольской совести: мол, подумайте, взвесьте и оцените свое душевное состояние и решите, можете ли вы приступить, а ты, Иуда, подумай дважды. Христос совершенно ясно говорит: ешьте и пейте от нее ВСЕ. Он не делает различия между чистыми и нечистым. «Поступайте, как Я говорю».

Если бы причастие Иуды было в суд и осуждение, то этими словами Христос загнал бы его в ловушку погибели: причаститься — грех, однако и не исполнить Его слова, воспротивиться Его ясно выраженной воле — тоже грех. Но Его цель — не затравить, и не зажать в угол, и не погубить ни при каком исходе; а значит, выполнение Его однозначного приказа не может быть ни в суд, ни во осуждение.

Благословив Чашу, преломив хлеб, Он Сам, Своими руками протягивает их предателю — и, учитывая, что тот сидит на самом почетном по застольным меркам месте, Иуда причащается из Его рук первым.

Если бы в душе Искариота произошел перелом именно сейчас, если бы он по-настоящему ощутил свою нечистоту и вину и отказался бы причащаться, потому что недостоин разделить хлеб и вино с Учителем… если бы взглянул на Христа с испугом пробудившейся совести и отстранил Чашу невольным жестом, это было бы именно то, чего хотел Иисус, раскаяние, которого Он так от него ждал всю Вечерю. Конечно, Он все равно причастил бы Иуду, но тогда принятые из Его рук хлеб и вино были бы Искариоту в прощение и примирение.

Но перелома не происходит. Однако просто из противоречия не взять Чашу, не взять хлеб Иуда не может — это было бы слишком демонстративно, поэтому он берет, пьет и ест. И слышит слова о предаваемом теле и проливаемой крови.

И сразу после этого Иисус дает ему самую оглушительную шестую затрещину:

Сын Человеческий идет по предназначению, но горе тому человеку, которым Он предается (Лк. 22: 22).

Лука немного смягчает, а у Матфея и у Марка это звучит просто жутко:

…горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться (Мф. 26: 24; Мк. 14: 21).

Как еще высечь из этого сердца искру? Самой великой любовью, самым великим страхом: ты пил из Моих рук, ты ел из Моих рук, что ж ты творишь, одумайся!

Страшнее этих слов нет в Евангелии. Нигде и никогда Христос не говорит, что рожденному человеку лучше было бы вовсе никогда не быть. Это угроза отлучением от мира живых, от Своего мира. Что может быть ужаснее, чем услышать от Сына Божьего: «Сделаешь это — лучше б тебя вовсе не было»?

Да испугайся хотя бы, наконец! Не добром, не вразумлением — так хоть страхом. Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? (Ис. 1: 5) Опомнись не из любви, не из стыда — хотя бы от ужаса опомнись. Вот она, пропасть, у ног разверзлась, еще движение — и полетишь туда, откуда Я тебя уже не достану.

И вот этого Иуда уже не выдерживает. Бездна кружит ему голову, страха нет, есть кураж и злоба. Сатана перепахал ему и мозги, и душу, вразумления звучат для него как угрозы, а на угрозу он отвечает дерзостью:

При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? (Мф. 26: 25)

Вот не поперхнулся же. Вслух спрашивает, так, что его слышат все прочие. Вместо почти беззвучного, виноватым шепотом: «Помилуй, Господи…» Кстати, Господом он Его сейчас не называет, демонстративно именует Христа «Равви», в отличие от всех остальных учеников. Ты мне не Господь.

Какая насмешка над исповедью, которую так ждет от него Христос!

И невозможно глупая насмешка.

Казалось бы, предал, договорился за спиной Учителя за деньги сдать Его властям — так хотя бы сиди тихо, не лезь на рожон. Вот сейчас у Учителя лопнет терпение, Он ответит тебе громко «да», и что ты будешь делать, шутник? Тебе нужно довести дело до конца и свалить в туман. Уж ради этого можно потерпеть один вечер, не устраивать театр одного актера. Но нет. Близость Христа действует ему на нервы, одновременно раздражая до лихорадочной дрожи и раззадоривая.