Вот и лето прошло... - [8]

— Ну удружил, Илюша, спасибо, удружил! — выкрикивал Фролов. — Спокойное, говоришь, место, тихая работа, милые девушки? Да это же… это гарем какой-то! Чистой воды гарем! Я там себя чувствую… ну просто чувствую…

— Султаном? — с улыбочкой подсказал Илья Ефимович.

— Издеваешься! — вскипел Фролов. — Да я тебя…

Но тут зазвонил телефон. Илья Ефимович схватил трубку, ловко прижал ее к уху плечом, а руки у него оставались свободными, и он ими тоже бурно «разговаривал».

— Беленький! Да… Что?! Я же приказал: на главный корпус! Именно на главный! Что?! При чем тут Чубарев? Кто здесь замдиректора: Беленький или Чубарев? Кто, я спрашиваю, Чубарев или Беленький?

Замдиректора был он — Беленький. Но и Чубарев — тоже. Причем Чубарев именовался первым заместителем генерального директора. В принципе и права, и обязанности у них были примерно равными, а сферы работы почти не пересекались. Но эта приставочка «первый» у Чубарева все-таки определяла хоть на вершок, а повыше ступенечку в табели о рангах и не давала ни сна, ни отдыха измученной душе Беленького.

Директором же комбината была Анна Дмитриевна Тихомирова, по прозвищу «генеральша». Генеральша не по мужу, муж-то у нее был тихий школьный учитель, а по собственной силе, характеру и власти, каковой она обладала не только на комбинате, но и вообще в городе. Своим умом, своими руками, ну и еще — тоже не последнее дело — завидной статью сероглазой российской красавицы преодолела эта бывшая сельская девчонка непростой путь от ткацкого станка до директорского кресла. В городе ее знали все. Все и побаивались. Но очень многие любили. За то, что строга, но справедлива. За то, что казнит по крайней необходимости, а милует от широты души. А главное, любили ее на комбинате за то, что свойская, «из наших», из простых. Она при случае не станет читать вежливо-нудных нотаций, а рубанет сплеча таким задушевным словечком… Своя, в общем, баба.

Обоих своих заместителей-мужиков эта умнющая «генеральша» твердо держала в узде, одергивая то одного, то другого, давая то одному послабление, то второму, ловко стравливая их при необходимости, но и столько же умело в кульминационный момент разводя по углам ринга. Говоря объективно, ее маневры всегда оказывались на пользу общему делу. И оба замдиректора это понимали. Вот только Беленький, все отлично понимая, не мог смирить свою гордую душу.

— Я сказал! На главный корпус! Всё!

Он вырвал рукой трубку, зажатую между ухом и плечом, и шмякнул ее на рычаг аппарата. Но сразу успокоиться, переключиться не смог и продолжил больную тему с Фроловым.

— Нет, Виктор, ты скажи: кто тут замдиректора — я или Чубарев?

— Да ты, Илья, ты, не суетись…

У Фролова была своя больная тема, и он желал продолжить именно ее.

— Так вот, Илюша, как замдиректора, как друга детства и юности, я тебя прошу: найди мне другое место!

— Витенька, солнце мое, — Илья постепенно отходил от неприятного разговора и вновь обретал улыбку. — Ну подумай, милый… Комендант женского общежития — чем плохая должность для молодого пенсионера?

— Илья!!! — зарычал Фролов.

— Хорошо, хорошо, — быстренько пошел на попятный Илья Ефимович, — найдем что-нибудь другое. Раз ты просишь — найдем.

— Когда? — поставил вопрос ребром Фролов.

— Не все сразу, Витенька… Подумаем, поищем, найдем. Ты меня тоже пойми, на тебя ведь не было прогноза. Как говорится, не ждали!

— Я тоже, Илюша, такого не ожидал…

Фролов произнес это с пронзительной тоской. Илья Ефимович внимательно глянул на него. Сказал уже без улыбки, негромко:

— Спокойно, Виктор. Что поделаешь, надо начинать новую жизнь.

— Какую новую? Какую — вот вопрос! На флоте жизнь была ясная, от побудки до отбоя. А тут? Не знаю я, Илюша, понятия не имею, как найти себя… на развалинах прошлой жизни.

— Почему развалины, интересно? — бодрился Илья. — Здесь никакие не развалины, а твоя родина, твои друзья и даже подруги. Вот дома твоего, правда, жаль, уже нет… Но кто думал, что ты вернешься?

Никто. Этого, верно, никто не мог предугадать.

Всем еще с детства было ясно: не жить этому упрямому пацану Витьке среди родных холмов и долин. Говорят, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. А этому, видно, суждено было утонуть или жить на море, так упрямо, неугомонно, с каким-то яростным фанатизмом рвался он на морские просторы.

Откуда это было в нем, почему, непонятно. Дед с бабкой — селяне, родители — заводские. В родном городке даже паршивой речонки не было, а уж до моря — скачи, не доскачешь! И все-таки он трижды сбегал к морю, раз на юг, раз на север, раз на восток. Возвращали с милицией, плакала мать, порол дед. А он сушил сухари для четвертого побега. Теперь, после юга, севера и востока, по логике, следовало бежать на запад. Но география, единственный предмет, по которому у него всегда была пятерка, подсказывала, что при побеге к западным морям возможны пограничные осложнения. И потому Витька вновь выбрал юг.

Однако бежать не успел: незаметно подошел восьмой класс, и родня смирилась, благословила Виктора на поступление в мореходку. Он покинул родные края, увидел свою мечту — море, понял, что не ошибся в этой заочной любви, и стал военным моряком, убежденный, что — на всю жизнь.