Вот брат твой!.. - [46]

Этой зимой всех удивил Федотыч. Разыскав в тайге берлогу, выгнал из нее медведя и застрелил, да не успел и опомниться, как выскочил второй[3]. Собаку так поддел, что отлетела, и на Федотыча. Тот за ружье. Щелк — осечка! И нож уже не вытащишь — вот он, медведь-то. Ну и схватились, как говорится, в охапку, сила на силу. Федотыч-то половчее оказался — подсек медведя «подножкой» и не дал встать, распорол ножом брюхо.

Яшка как раз был в деревне, когда Федотыч с мужиками привез медведей. Оказалось — медведица с пестуном. Яловая, не огулял никто, вот и легла вдвоем, чтоб не скучно было, смеялись деревенские, приходившие посмотреть на добычу. Яшка не ходил. После того разговора летом переменился к Федотычу: всерьез считал медвежатника трусом, и даже такой случай, как борьба с медведем врукопашную, никак не повлияла на Яшкино умонастроение. Подумаешь — пестун. Ему и всего-то год, с таким чего не сладить.

Рассуждая так, Яшка понимал, что лукавит, но отступиться от своего не хотел. Он испытывал к Федотычу одну только неприязнь и больше не рассчитывал на него, отныне связывая все свои надежды с Костей. Тот послушался Яшку и никуда не уехал, ни на какие прииски, тем более что Яшка еще раз напомнил ему о своей просьбе. Он даже попробовал пристроить дружка в артель к охотникам, но Костя не понравился Маркелу. Ишь глазами-то зырит, чисто жиган, сказал тот. Сам того не подозревая, отец смотрел в точку, и Яшке пришлось отказаться от своей затеи.

Да и наплевать-то, сказал беззаботно Костя. Устроюсь на лесопилку, падла. Подсобником. Яшка не возражал против такого варианта, поскольку был озабочен тем, что праздная жизнь снова толкнет Костю на воровской путь, и тогда Яшка рано или поздно лишится столь необходимой ему поддержки — как бы долго Костя ни воровал, все равно накроют и засадят.

Но трудоустройство ничуть не исправило Костю. Бациллы воровства поразили его неизлечимо, и все, что плохо лежало, притягивало Костю как магнитом. Он тащил с лесопилки топоры и пилы, доски и брус, а кроме того, находил время шастать по окрестным деревням, где крал мешки из амбаров, косы и грабли из сараев, хомуты и упряжь из конюшен.

Попадешься, дурак, увещевал его Яшка. Пусть поймают, смеялся Костя в ответ, и был по-своему прав. Поймать такого прохиндея мог разве что прохиндей почище. Изворотливый, как вьюн, Костя был к тому же находчив и дерзок, а главное — все видел и замечал. Любой пустяк оказывался в поле его зрения, пробуждая в нем новую инициативу и подвигая к очередным кражам. Ворованное Костя где-то сбывал по дешевке, и был всегда пусть и не при больших, но деньгах.

Отношения между ним и Яшкой определились сразу и навсегда — несмотря на старшинство в два года, Костя безоговорочно признал Яшкино главенство. Сам он играть первые роли не мог, для этого у него недоставало собранности; темперамент опережал в нем мысль, и он постоянно разбрасывался и хватался за все сразу. И от многого отказывался, если оно требовало длительных усилий, а не давалось сразу. Костю надо было вести, направлять, и тогда он мог сотворить чудеса.

Жил Костя с матерью и меньшой сестренкой, по-своему любил их, но особой привязанности к ним не испытывал. На вопрос об отце ответил жестом, означавшим: был, да сплыл. Куда — об этом Яшка не стал допытываться.

Пока держались холода, Яшка и Костя встречались редко, но с приходом весны свидания участились. И стали началом тех перемен, которые в недалеком будущем определят течение Яшкиной жизни и поставят его по ту сторону всяческого добра и зла.

Эти перемены определялись тремя словами: Яшка начал пить. Что здесь оказалось определяющим, природная ли предрасположенность к спиртному, которая до поры до времени не проявляла себя, или ее вызвали к действию сложившиеся обстоятельства — об этом мы не беремся судить. Скорее всего, то и другое, что тем более похоже на правду, если вспомнить, какое чувство испытал Яшка от первой в своей жизни рюмки. Чувство необыкновенной легкости, сопутствуемое желанием совершить что-то из ряда вон выходящее. Но, как мы видели, дальше желания дело не пошло. Молчаливый оговор отца подействовал на Яшку как грозный окрик, подавив в нем всякую свободу выбора и напомнив, что ограничения и запреты действительной жизни бывают сильнее стремления к этой свободе.

Но к счастью, равно как и к несчастью, все зависит от величия выбранной цели — свободу выбора нельзя задушить в человеке никакими, даже самыми жестокими запретами. Гений и преступник одинаково пользуются ею, осознав ее необходимость и невозможность отказа от нее.

Похожее произошло и с Яшкой. Маркел, с первого взгляда невзлюбивший Костю, не допускал его в свой дом, и Яшка встречался с приятелем где придется — на речке, на сеновале, а чаще всего в лесу. Костя, любивший, как он выражался, «принять по шестнадцать капель на каждый зуб», не мыслил встречи с кем бы то ни было без выпивки и приходил всегда с бутылкой, но Яшка поначалу не проявлял к водке никакого интереса и не поддавался на уговоры Кости, хотя здесь никто не надзирал над ними и при желании Яшка мог пить сколько душе угодно. Но этого желания у него не было, то есть он, сам того не зная, поступал так именно в силу свободного выбора, который, собственно, и диктовал ему его поведение. Однако и свободный выбор может зависеть от настроения, и в одну из встреч Яшка подумал: а почему и не выпить? И это было также свободное волеизъявление, а не вынужденное действие.