Восторженный беглец - [16]

— А вот этот товарищ нашумел туг… напугал… злоупотребляя служебным положением, — добавил я, веселея при виде человека в синих брюках, постепенно тупеющего от непонимания того, что происходит. — Нехорошо! Вы револьвер сдали, как положено? Вы бы проверили, товарищ милиционер. А то, знаете, нетрезвый… вдруг применит… А я — тоже научный работник. — Я показал документы, хотя меня и не просили. — А Людмила Васильевна — член партбюро нашего института. А вы? Показали бы документик, товарищ?

Милиционер задумчиво повернулся к нашумевшему человеку.

— Пожалуйста, — растерялся тот окончательно и побагровел, как окорок. И вынул стертые и согнутые. как гребенка, корочки. — Вот, так сказать… я на пенсии… старший лейтенант…

— А ведете себя как генерал-лейтенант… — пробурчала Люся, перелистывая глянцевую страницу.

Проводница молча смеялась. Милиционер тоже улыбнулся, и они ушли. Человек в синих брюках постоял у входа, не садясь, схватил свой портфельчик и выскочил вон. Больше мы его не видели.

Что-то нам стало смешно, и Костя сверху спросил:

— Ну, а что нового у нас? Как шарик?

Шариком мы называли моего шефа, директора.

А то, что Костя сказал "у нас", особенно обрадовало меня и Люсю. Слава богу.

— Все та же секретарша? Или еще выше?

Шеф, как я уже говорил, уважал высоких женщин. У него и жена была как гренадер — на голову выше.

— Аллочка! Она сама растет! Уже под два метpa, — хохоча, сообщил я, заглядывая на верхнюю полку.

— А Вовка, лаборант у Вити, вместо спирту бензину тяпнул, — крикнула, вскакивая, Люся. — Вот была хохма!

— Правда?! — Костя свесился с полки, ор хохотал. как прежде, высовывая язык, он чуть не сверзился сверху. — А Серега?

Серега Попов был у нас всю жизнь отличник, в белом воротничке, всегдашняя мечта наших девчонок. Но на пятом курсе Попов неожиданно женился на продавщице из молочного магазина. Мы острили — знал, что делал! Зато сейчас сметану ест. Потому раньше всех и докторскую защитил.

' — У него синица и форточку залетела и… бомбардировала установку… произошло замыкание! На три тыщи рублей сгорело барахла! — вспомнил я действительную историю. Только не на три тыщи, а на двести рублей. — Отныне ненавидит всех птичек! Он же зануда, он сразу все обобщает!

Костя катался наверху от хохота, мне показалось— он вдруг начал испытывать нетерпение, ему захотелось скорее домой, может быть, он понял, что истосковался по работе, по своим, по интеллигентному миру… Я сбегал "а какой-то станции в магазин, опередил всех, успел взять пива и застал Костю и Люсю целующимися.

Мы до самой ночи смешили нашего дорогого человека, рассказывая байки, анекдоты, ои хохотал и просил еще.

Потом все уснули.

А когда я пол утро проснулся — Кости на полке не было. Не было его чемодана. Не было и дрянной меховой куртки, подвешенной на крючке в изголовье. "Да ну. ерунда, — пробормотал я про себя. — В туалет пошел!" Но и уже точно знал — он сбежал.

Я не стал будить Люсю — провалялся, закрыв глаза, пока не рассвело. Мы уже подъезжали к Тайшету.

Люся проснулась, посмотрела на меня, наверх — на пустую полку (он специально попросился вчера на верхнюю — во избежание искушений, как объяснил он с ухмылкой) и, перевернувшись лицом в подушку, тихо заплакала.

9

Я сидел в лаборатории, уныло глядя на замершие стрелочки приборов. Внутри печей, в фарфоровых трубках, в запаянных кварцевых ампулах, как жемчуга в раковинах, медленно вызревали наши искусственные драгоценности, которым грош цена, когда не хочется жить. Ну как я мог этому быдлу, беловолосому мальчишке; сказать: беру свои слова обратно?.. Ну кто он такой? Ну, ударил бы. Изрезали бы зеркалами. Одна надежда, что эти люди забудут мое малодушие. Они и имени моего не знают. Одна надежда.

Я привычно записывал цифры и думал, как же мне объяснить директору, с чем мы вернулись.

Люся всю дорогу до дому плакалась:

— Сбежал!., как от немилой! От чужой!., будто я скандальная баба, будто за ухо его домой тащу!.. Да провались ты в любую дыру, дурак бородатый! Метла с глазами! Мочалка собачья!.. Перед дочкой стыдно! Перед общественностью!..

— А мы не скажем, — пытался я успокоить ее, во она почти не слушала, резким голосом, похожим на голос репродуктора милицейской машины (со срезанными низкими частотами), кричала:

— Все равно узнают! На этом свете нет тайн! Сам же говоришь — все сверху сфотографировано насквозь! И у нас, и у них!

— Ну. американцам, допустим, наши личные дела до фени!..

— Среди ночи сбежал, как вор!.. А еще расспрашивал о новостях, смеялся… а сам уже знал, что сбежит… Нет, Витька, он очень плохой человек! Он стал лживым! Он… О, почему я не отобрала паспорт! Почему не сунула всю его куртку под подушку!

— По-моему, он и без документов…

— Нет-нет! В нашей стране человек без документов ноль!

"Может быть, здесь все-таки замешана женщина, — думал я, глядя из вагона на пустынные весенние поля со сверкающими узкими и очень длинными зеркалами воды. — Он не стал вдаваться в подробности, чтобы Люсе не было мучительно больно… тьфу!.. — ругался я, — "мучительно больно"… штампы школьных сочинений так и лезут… Взял и сиганул! А ей наверняка напишет, если он не скот. Даже скорее всего — на столе уже лежит телеграмма.