Восточно-западная улица. Происхождение терминов геноцид и преступления против человечества - [27]
Лаутерпахт оканчивал университет посреди кровавых событий, обнаживших постоянную угрозу меньшинствам. Столкнувшись с жестокой реальностью, когда десятки тысяч человек оказались заложниками конфликта между группами, и став к тому времени лидером Организации сионистских студентов и ученых Галиции, он создал старшую школу (гимназию) для евреев и объявил бойкот польским школам. Еврейская молодежь «не будет сидеть на одной скамье с теми, кто участвовал в еврейских погромах», – пояснил его друг{101}.
Коллапс привычной власти выпустил на волю свирепый национализм, ибо замаячила возможность создания польского или украинского государства. Еврейское население реагировало на это по-разному. Антинационалистическая община ортодоксальных иудеев мечтала о спокойной жизни бок о бок с поляками и украинцами, кое-кто настаивал на создании независимого еврейского государства на территории бывшей Австро-Венгерской империи, третьи надеялись добиться большей еврейской автономии в только что возникшей независимой Польше, а сионисты не удовлетворялись ничем, кроме собственного еврейского государства в Палестине{102}.
Баррикада на Сикстуской улице. Лемберг. Ноябрь 1918
Такие проблемы групповой идентичности и автономии, а также рост национализма и появление в результате Первой мировой войны новых государств способствовали тому, что в центре политической жизни оказалось право. Это было нечто новое, особенно по масштабам и характеру задаваемых вопросов. Каким образом законы могут защитить меньшинства? – вот один из таких вопросов. На каких языках эти меньшинства имеют право говорить? Будут ли для их детей созданы специальные школы? Эти вопросы звучат в мире и сейчас, но в ту пору не существовало норм международного права, определяющих основные подходы к ним. Любое государство, старое или новое, было вольно обращаться с проживающими на его территории так, как ему будет угодно. Международное право очень мало ограничивало действия большинства в отношении меньшинства и вовсе не заботилось о правах индивидуальных лиц.
Интеллектуальное формирование Лаутерпахта совпало с этим тектоническим сдвигом. Хотя Герш участвовал в деятельности сионистов, национализм внушал ему опасения. На него повлиял философ Мартин Бубер{103}, живший и читавший лекции в Лемберге: он выступал против сионизма как формы отвратительного национализма и полагал, что еврейское государство в Палестине с неизбежностью превратится в эксплуататора арабского населения. Лаутерпахт посещал лекции Бубера, он разделял его идеи и именовал себя учеником Бубера. Так впервые в нем пробудилось настороженное отношение к пределам и последствиям государственного насилия{104}.
Продолжались тем временем и занятия на юридическом факультете. Лаутерпахт погрузился в курс профессора Романа Лонгшама де Берье по австрийскому частному праву – как раз тогда, когда Австрия съежилась до нынешних своих размеров. Профессор Макаревич ежедневно читал лекции по австрийскому уголовному праву, хотя это право перестало действовать в польском Львове и подобные курсы выглядели оторванными от реальности. Также Лаутерпахт прослушал первый курс по международному праву, который осенью 1918 года читал доктор Юзеф Бузек{105}, ранее известный политической деятельностью в Вене, а теперь избиравшийся в новый польский парламент. И этот курс тоже казался оторванным от реальности в университете, где царила дискриминация и любой профессор был вправе по собственному усмотрению отстранить от своих лекций евреев и украинцев.
Лаутерпахт обдумывал переезд, вероятно, вдохновляясь прочитанными книгами, которые он перечисляет в своем блокноте. «Комедии гетто» Израэля Зангвилла (лицо этого автора скоро появится на обложке журнала «Тайм») предлагали целый ряд художественных примеров, утверждающих преимущества «англизации». Так, в «Образце скорби» Зангвилл рассказывает историю трактирщика, перебравшегося в Англию из России, где жизнь сделалась «невыносимой». Другой сюжет («Священный брак») ставил вопрос: «Не хотите ли съездить в Вену?»{106}
30
В 1919 году Вена была столицей государства-обрубка, небольшой территории, уцелевшей от почти тысячелетней монархии. Город обветшавших зданий, забитый демобилизованными солдатами и возвращающимися домой военнопленными. Город, где царила инфляция и австрийское владычество «расползалось, будто медуза в руках»{107}. Стефан Цвейг описывал «мрачную» вылазку в истощенный австрийский город, «желтые и страшные глаза голода», хлеб – «черное месиво, имевшее вкус смолы и глины», перемерзшую картошку, мужчин, бродивших по улицам в старых мундирах и штанах, пошитых из мешковины, «тотальное падение нравственности»{108}. И все же Леон и его близкие, прожившие в Вене уже пять лет, обретали там надежду. И на юного Лаутерпахта обаяние либеральной культуры, музыки, литературы, кафе, университетов, открытых для всех, действовало с неменьшей силой.
Летом 1919 года, закончив юридический факультет, Лаутерпахт покинул Львов. Европейские границы в тот момент пересматривались, вопрос Львова еще не был решен: в январе 1918 года президент США Вудро Вильсон обратился к Конгрессу с посланием из четырнадцати пунктов, предлагавшим «автономное развитие» всех «народов Австро-Венгрии». В этом послании учитывались планы создания нового государства «с безусловно польским большинством»
