Восставший разум - [18]

Это, однако, никак не мешает ему жить в своем потаенном, внутреннем мире. Оставаясь спокойным к мнению окружающих, аскетическая натура занята работой разума. Как говорится – сам себе на уме.

Родительский дом по-прежнему такой же, каким остался в памяти, только теперь он кажется совсем маленьким. Все те же окна с голубоватыми ставенками, обветшалые от дождей и ветров ворота.

С приятным лязгом отпирает кованая щеколда вход в солнечную юность. И подруга черемуха встречает терпким духом, прикрывая ветвями уютный уголок со столиком и лавочками.

Сердце стучит от волненья. Еще сильнее трепещет душа от ожидания встречи с родными. Как воспримут его появление через столько лет забвения, признают ли свое дитя в потрепанном страннике? Более всего терзаний за неоправданные надежды: негоже видеть родителям жизненное падение своего чада.

Лишь вера в свое воскрешение придает уверенности и твердости. Есть еще силы изменить судьбу! Есть стремление к желанной цели!

Раздается заливистый лай, выскочившей, навстречу незваному гостю, собачонки.

– Ах, какая хозяйка серьезная тут! Чего ж ты, на своих-то, бросаешься? Ведь это дом мой родной! – журит виновник шума неугомонную малютку.

На крыльце показывается Тамара и сразу бежит к сыну с распростертыми руками. Они сливаются в единое целое, дав волю чувствам. Горькие слезы прерывают дыхание. Слов нет! Они давно высказаны бессонными ночами.

– Живой я, мама! Живой! – только и смог сказать Пашка.

Лохматая болонка, презрев людские страдания, продолжает тявкать и бросаться на чужака.

– Сын! Сын! Сынок! – кричит с порога Георгий и тоже спешит к ним, вздрагивая всем телом от нахлынувших чувств.

Родительские глаза, так истосковавшиеся по милым чертам сына, невольно пытаются уловить их в худом лице взрослого мужчины. И все же это он, их родной и единственный человек. Они так и стояли бы посреди двора, не в силах разорвать объятий, но, удивленная таким поведением хозяев с чужаком, болонка еще раз, на всякий случай, громко тявкнула.

– Ой! Какая радость! Какое счастье! – выдыхает полной, свободной грудью Тамара, как не могла вздохнуть уже долгие годы. – Ну, проходите же к столу! Сейчас ужинать будем! Вот радость-то! У меня и плюшки к чаю поспели.

Черемуха, свидетель многих домашних драм и счастливых моментов, заботливо прикрывает густой кроной от чужих глаз воссоединившуюся семью. Постарели мать с отцом, стали совсем седыми, да и Пашка уже в годах, не соответствует тому образу, что остался в память близких.

Как много надо высказать, кажется, что целую вечность не виделись, не слышали родного голоса. За долгие годы ожидания накопилось множество вопросов. Одни уже потеряли свое значение, другие ранят и жгут сердце до сих пор. Родители задавали их себе и сами на них отвечали, ужасаясь всей безысходности таких виртуальных общений.

Но сейчас, при встрече, весь сценарий вопросов рассыпался под силой нахлынувших чувств. Хочется просто смотреть, не отводя глаз, на это худое осунувшееся лицо взрослого, повидавшего жизнь, сына. Радость встречи перемежается с горечью обиды за невнимание к себе единственного родного и самого близкого человека.

На вопросы Пашка отвечает, ничего не утаивая, так как обман и лукавство противоестественно его натуре. Он нигде не работает, настоящей профессии не имеет, деньги зарабатывать не научился, много пьянствовал, долго болел, с женой и сыном поддерживает связь, но встречается с ними редко.

– Не хотелось выставлять напоказ свое житье-бытье, поэтому держался в стороне от родственников и просто знакомых, – объясняет свое долгое отсутствие Пашка. – Теперь все изменится. Я верю в лучшее! С дурными привычками покончено навсегда!

– А мы вот так и живем, как привыкли: огород обрабатываем, дом ремонтируем, где что отвалится – подколотим, подопрем. Летом – хорошо: в комнатах почти не бываем, а все на грядках копошимся, да под черемухой сидим. Спим на веранде, – рассказывает мать, не отрывая взгляда от дорогих сердцу, таких же чистых, как и прежде, сыновних глаз. – Чего нам старикам-то надо? Здоровья маломальского да силы, чтоб себя содержать.

– Памяти еще бы чуток, – поддерживает разговор отец, – а то, сделаешь что-нибудь и тут же забудешь. Потом ходишь маешься, вспоминаешь – какое дело начато, а какое не закончено.

– Я сама-то! То газ забуду выключить, то утюг. Отец за мною попятам ходит, как за маленькой. Вчера, значит, ищу свою панаму, все обыскала – ну, нигде нет! Подумала, что сороки утащили. Они у нас совсем распоясались: тащат все, что плохо лежит. Мыло нельзя оставить на умывальнике. А один раз уперли ножницы. Я их только положила – замешкалась, а эти гадины уже стащили блестящую железку! Ну, я на них и подумала, что головной убор мой похитили. Пошла в дом, платок взяла, чтоб солнышко голову не напекло. А вечером в холодильник за молоком сунулась – ах ты зараза! Колпак мой на банке вместо крышки нахлобучен, – смеется над собой Тамара.

Вечер проходит в семейной идиллии, под старой и родной черемухой. Наконец-то, через долгие годы разлуки, семья снова собралась вокруг, все того же стола.

Тамара спрашивает о внуке, о снохе ведь она их тоже давно не видела. Нет, они когда-то приезжали – Таня искала Пашку, думала он здесь дома. А его родители сами потеряли.