Восставшие из пепла - [89]

— Умно говоришь, Иван, искренне. Вчера, глядя, как ты радуешься гостям, я подумал: вырвешь ты меня из своего сердца, но ошибся. И рад этому. Только не могу я радоваться той горькой истине, которую ты мне сказал. Знаю, что будет так. Зов крови, тяга к своей родине — все верно… Но чудно устроен человек. Всегда хочет быть выше других, чтобы над ним стоял лишь небесный судия. Трудно мне будет перебороть себя. Нелегко власть уступать. Сатанинское она творение, из меда и смолы — то сладка, то горька. Завидую тем, кто может ее презирать.

Иван Звездица еще не знал деспота таким откровенным и искренним.

8

Патер Гонорий, щурясь, поглядывал в окно на небо и поверял богу свои мысли. Если б не веления небесного судии, он давно бы оставил этот дикий край. Он был послан сюда служить верой и правдой папе и императору, но все забыли о нем. Вместе с рыцарским войском он когда-то отправился крестом и словом воевать против богоотступников. Если ему придется принять смерть, он желал бы одного — умереть в святых местах, возле гроба господня. Сложить свои кости к стопам того, кто все сказанное и несказанное слышит, кто видит все, происходящее на грешной земле. Но до гроба господня он не дошел, смерть пока миновала его, и вот он живет в этой глуши.

Тыльной стороной ладони Гонорий отер проступившие слезы и всхлипнул, как малый ребенок. Может, всевышний наказывает его за какие-то грехи, может, чем не угодил он святому апостолу и потому заброшен в эти дикие горы? Конечно, он не безгрешен. Но какие это грехи, если их можно считать богоугодными делами? Руки его не запятнаны грабежами, не то что у знатных и высокопоставленных рыцарей. Тогда почему же он должен стать искупительной жертвой чужих грехов? Разве не они, знатные, передрались из-за земель и богатств? Разве не слепой Энрико Дандоло натравил крестоносцев на Константинополь? И почему ты, господи, не открыл глаза чадам своим, чтобы увидели они змею, притаившуюся в сердце венецианца? Его слова о богатстве Царьграда, о красоте его женщин разожгли жадность и похоть в рыцарских сердцах. Почему же ты, который все видишь и слышишь, не послал знамение, не заставил миновать Константинополь и продолжить путь к святым местам? Почему ты не сохранил меня и мое сердце от соблазнов другой половины рода человеческого, а обрек его метаться среди грехов? Зачем скрестил мой путь с Маргаритой? Чтобы я стал лишь тенью ее дочери, юной Изабеллы, в этих чужих и неприютных горах? Но ты и этого лишил меня, — Изабелла умерла. Может быть, ты хочешь, всевышний, чтобы я был наедине только с тобой?

Господи, пошли мне знак, что я тебе нужен, и станет легче мне переносить одиночество мое…

Гонорий поднял голову и замер, словно ждал божьего знамения. Но, устав, отошел от окна, лег на постель и прикрыл глаза…

То, что произошло в христианском городе Константина, опалило ему душу. Божье имя было запятнано кровавыми грабежами и насилием. И тогда Гонорий решил уединиться от мира. Он облюбовал маленький монастырь вблизи Силиврии[171]. Этот город вместе с землями был отдан тогда Генриху — брату нового константинопольского императора Балдуина Фландрского.

И Гонорий жил в молитвах и бдениях до последней недели поста, когда впервые увидел сеньору Маргариту с дочерью Изабеллой. Они приехали из Фландрии еще до коронации Генриха, вскоре после известий о поражении рыцарей у Адрианополя и пленении Балдуина болгарами. На царьградской пристани их встретили доверенные люди Генриха, поместили в роскошном доме, куда несколько раз наведывался и Анри. Но, заняв императорский престол, он этот дом посещать перестал. Маргарита должна была проститься с недавним своим возлюбленным и вместе с дочерью уединиться в Силиврии. Она была умной женщиной и спокойно отнеслась к такой перемене, зная, что одна лишь красота никому еще не приносила корону императрицы. А у нее, кроме красоты, ничего более не было. Ее родители во Фландрии владели старым полуразвалившимся замком, жили на жалкие доходы, и опорой их было священное право гордиться целомудрием своего рода. Но с тех пор, как дочь уехала за знатным рыцарем-любовником в неведомые земли и родила безмужняя, они навсегда лишились и этого единственного права. И она, чтобы не слышать попреков, не пожелала вернуться к родителям. Тем более, что Эрик, как она называла Генриха, остался к ней добр. Он не только подарил им с дочерью свое имение в Силиврии, но и признал Маргариту-Изабеллу своей дочерью. Девочка унаследовала от матери красоту, а от отца — голубые с зелеными точечками глаза. Сначала, даже став императором, Генрих изредка заглядывал в их имение, но после женитьбы на Агнессе, дочери Бонифация Монферратского, короля Фессалоник, у них уже не бывал. Правда, порой присылал дочери подарки, интересовался ее здоровьем, но Маргарита для него уже не существовала. Она вскоре поняла это и решила завести нового любовника, пусть и менее заметного, но лишь бы имеющего отношение ко двору. Она рассчитывала сохранить свою связь в тайне, так как знала, что мужчины ревнивы. Если Эрик узнает, что она живет с другим, вряд ли это ему понравится. А может быть, он отнесется к ней и суровее: отберет имение, отошлет во Фландрию. Или еще хуже — откажется от дочери Изабеллы. А ничем из того, что у нее было, Маргарита поступиться не хотела. Претила ей и одинокая келья — жизнь монахини не для нее. Она ведь еще молода и хороша собою. Воспитание Изабеллы не отнимало у нее много времени. Девочке уже двенадцать, и у нее есть старая нянька Анджелика. И пока она дочь императора — женихи найдутся. Поэтому не лучше ли подумать о себе? Ее выбор пал на патера Гонория. Впервые она увидела его во всепрощальную среду. Ей понравился его красивый голос, мудрые слова проповеди. Ее не смутили его седеющие волосы. Он выглядел непорочным и стеснительным, как мальчик. Сначала патер Гонорий избегал ее, но она была настойчива, и в конце концов святой отец не устоял и предпочел небесным наслаждениям земные.