Восставшие из пепла - [40]

Император еще раз попытался склонить Добромира Хриза к заключению мира, и снова посланцы василевса, размахивая белым флагом, поползли вверх. В крепость их не пустили, Добромир разговаривал с людьми василевса со стены. Он поставил условие: император должен признать его, Добромира, единоличным властителем всех земель вокруг Просека и Струмицы. Более того, Добромир дерзко заявил: в случае заключения союза с василевсом тот обязан будет выплатить ему значительное вознаграждение. На это император ромеев не согласился, но обещал выдать замуж за Добромира одну из своих родственниц… Конкретно же они ни о чем не договорились, император снял осаду и ушел в Кипселлу. Так закончился поход Алексея Ангела. Теперь, прохаживаясь по прохладным покоям кипселльского дворца, василевс прикидывал, каким образом можно все же отомстить Хризу за поражение, за наглое требование какого-то вознаграждения? Он был угрюм и раздражителен. А тут еще прибыл зять Камицы с письмом от своего тестя. Император хмуро выслушал молодого военачальника, прочитал письмо протостратора, и злобная радость наполнила его душу. Выкупить Камицу? Мало того, что он погубил лучшую часть его войска, так еще просит спасти ему жизнь! Нет! Император конфискует его имения, объявит предателем, вычеркнет из памяти людей. А его, Камицы, дочь… Он отнимет ее у этого молодого барана и отправит в наложницы Добромиру. Пусть все почувствуют гнев императора. Воин должен достойно умирать на поле брани, а не клянчить милости… Император не позволит Калояну платить куманам, разоряющим ромейские земли, его золотом. Всю весну он колебался выступать ли против Хриза? Василевса тревожили беспрерывные нападения войск Калояна. На Георгиев день куманы подошли к пристани Родосто на Мраморном море. Хорошо, что густой туман задержал их продвижение. И все же западные крепости Мосинополь и Цурул[79] не уцелели…

Алексей Ангел медленно поднял взор и с тупым равнодушием посмотрел на просителя. Зять Камицы все еще стоял на коленях.

— Моя милость мертва для него… Он говорит о каких-то имениях, но их не существует, как не существует и протостратора Камицы в моем войске. — И подняв руку, василевс добавил: — Чтобы мой гнев не пал на тебя, освобождаю тебя от брака с его дочерью… Забудь о родстве с ним во имя того, чтобы я не забыл тебя. Иди!

Безжизненное лицо императора было сурово. Зять Камицы заколотился лбом об пол, затем поднялся и, будто сонный, вышел.

— Я хочу, чтобы было выполнено все то, о чем вы слышали, — сказал василевс своим приближенным.

Он окинул взглядом их лица и на каждом увидел раболепную улыбку…

9

Анна стала замкнутой, молчаливой, целыми днями она занималась маленькой Фео. Девочка росла хрупкой и бледной, как цветок в тенистом дворе. Анна боялась за ее здоровье.

Мужа она по-прежнему не любила, но относилась к нему теперь иначе. Время, когда она закрывала дверь спальни у него перед носом, прошло. Она стала жить с ним как покорная супруга. А после возвращения его из Филиппополя в душе ее поселилась к нему жалость.

Как и почему это произошло? Из города, окруженного восставшими горцами, он, боясь повторить судьбу Камицы, попросту бежал. И Алексей Палеолог, другой зять василевса, тоже покинул Филиппополь, но так уж получилось, что вся «слава» беглецов досталась одному Ласкарису, император свой гнев обрушил на него одного. Как только он его не называл — и трусом, и мокрой курицей. Да еще в присутствии Анны.

Вечером Ласкариса нашли в луже крови. Запершись в своих покоях, он ударил себя ножом в сердце. Так поступали все царедворцы, потерявшие благосклонность императора. Но лезвие ножа, пройдя возле самого сердца, не задело его, и Ласкарис, окруженный заботами жены, победил смерть, стал выздоравливать. В это-то время Анна вдруг открыла для себя другого Ласкариса. Он показался ей теперь человеком мягким, беспомощным, неподготовленным к грубой военной жизни и дворцовым интригам. Засиживаясь у его постели, она часто думала и о другом человеке — о рыжем и непокорном горце, и ей было неприятно вспоминать о близости с ним, тем более, что слухи о его ночных оргиях доползали и до Константинополя. Кроме того, она знала: раз он не сумел добиться победы в начале своего бунта — он пропал. Он может долго бродить по горам, истирать камни своими сапогами, но в конце концов на те же камни и падет, пронзенный ромейским копьем или мечом. На памяти Анны было много бунтов и битв, и она давно уверовала в то, что кто владеет городом царей, тот всегда выходит победителем, стремление же овладеть этим городом обречено на неудачу, если в жилах бунтаря течет не ромейская кровь.

Попытка Ласкариса покончить жизнь самоубийством родила в ней чувство вины перед мужем, потом оно сменилось материнским состраданием. Какой ни есть, а все-таки муж…

Благодаря заботам жены, Ласкарис быстро поправлялся, ему казалось, что теперь начинается жизнь, для которой он и был предназначен. Он разглядывал располневшую фигуру Анны, следил за ее неторопливыми движениями, и в глазах его светилась тихая радость. Но порой ему представлялось, что Анна могла бы так же ухаживать за раненым конепасом, и счастья — как не бывало. Он опускал веки, прислушивался к звуку ее шагов, к шороху одежд. Но стоило ей прикоснуться к нему своей теплой ладонью, как он поднимал глаза — и в них снова вспыхивал прежний огонек, и сердце его наполнялось радостью.