Восставшие из пепла - [12]

— Я ему говорю, чтобы лежал, но он не хочет меня слушать, — сказала она, пытаясь побороть смущение. Появление протостратора явно было не к месту.

— При таких ранах, солнценосная, я бы и встать еще не мог, не то что ходить! — произнес Камица, пытаясь придать своему голосу искреннее сочувствие.

— Он достоин удивления, протостратор… И я думала, что застану беспомощного человека, а он… — Она протянула руку к болгарину, словно хотела коснуться его, но, устыдившись своего неосознанного жеста, поспешно опустила руку на кресло.

— С тех пор как Феодора поняла, что севаста ранили, она не дает мне покоя: «Пойдем! Я хочу посмотреть, что он делает…» И я должна была привести ее…

Она оправдывалась. Протостратор почувствовал еще большую неловкость. А тут маленькая Феодора хныкнула:

— Я не хотела идти сюда, я хотела гулять…

— Вот… детские глупости… — пожала плечами Анна, рывком подняла девочку с кресла и, с раздражением поправив ее одежду, увела прочь.

Камица дождался, пока они выйдут, сказал севасту несколько слов, пожелал окончательного выздоровления и тоже поспешил распрощаться.

На улице его обдало холодом легкого морского ветра, и он, сам не зная почему, с сожалением подумал вдруг о влюбленном в Анну Ласкарисе. Подобные чувства Камица испытывал редко и сейчас удивился самому себе.

8

— Кто бы ни спрашивал, меня нет дома! — приказала Анна и ушла в свои покои.

Прислужницы стали раздевать Феодору — ей было время спать. Резкий тон госпожи не удивил служанок. С тех пор, как Анна Комнина овдовела, ее настроение часто было неровным и менялось по десять раз на дню. Она была то молчаливой, то раздраженной, то грустной, то очень веселой и беспечной, словно девушка, для которой жизнь теперь состояла из одних лишь удовольствий. С некоторых пор она любила засиживаться в саду под большой туей и копаться в сочинениях Геометра. Прислужницы не знали, что за мысли таятся на страницах тяжелых книг в позолоченных обложках с застежками из серебра, но видя серьезность и сосредоточенность Анны, старались ничем не отвлекать ее от чтения.

Вернувшись к себе, Анна не прикоснулась к ожидавшему ее ужину, не взяла в руки книгу. Она долго стояла у дверей и смотрела, как в сумерках большой комнаты светилось усталым блеском кованое железо, украшавшее различную утварь.

Потом Анна задернула завесу на двери и начала раздеваться. Она сняла большие серьги с зелеными изумрудами, положила их в коробку из слоновой кости. Жемчужное ожерелье и тяжелые золотые браслеты кинула на постель. Украшения напомнили ей о муже. Все эти драгоценности — семейные реликвии рода Комнинов, передавались по завещанию невесткам. Теперь, когда Анна овдовела и могла снова выйти замуж, навсегда оставив род Комнинов, получалось, что она вроде бы украла фамильные ценности этого знатного рода. Впрочем, этой мыслью Анна особенно не терзалась. Мужа она не любила, о его кончине не сожалела. Но ложась теперь в постель, в одиночестве долго не могла заснуть, а когда забывалась, то сон был лихорадочным и беспокойным, ей грезились какие-то мужчины, она слышала их шепот, ощущала их горячее прикосновение, тело ее сладострастно содрогалось. А днем Анна чувствовала себя угнетенной, неспособной чем бы то ни было заняться, у нее, не переставая, болела голова. И в конце концов она поняла, что она — женщина и ей нужен не призрачный мужчина во сне, а, как сестре Ирине, живой, наяву. Чтобы избавиться от головной боли, Анна стала пить отвар валерианы, и ей как будто полегчало. Но лишь до той поры, пока не испытала она сладостного волнения от прикосновения рук севаста Алексея-Иванко, его могучих объятий. И теперь ей снились только его медные, сильные руки, которым она доверяется, позволяет делать с собой все. Ночные сладострастные видения днем унижали ее, навязчивые думы о Иванко раздражали. Но потом Анна мысленно начала спорить сама с собой — а чем, в сущности, этот горец плох? Не такой уж он дикарь, как хотят представить его другие. В конце концов, он оказал большую услугу ее отцу и всей империи. Почему же она должна стыдиться своих мыслей о нем?

После того, как на жизнь севаста было совершено покушение, а он, истекая кровью, сумел расправиться с врагами, Анна испытывала гордость за мизийца и тревогу за его здоровье. С нескрываемой радостью ловила она слухи о себе и о нем. Ее посещения больного севаста породили во дворце приглушенную молву. Сплетни там жили всегда, как ветер в листве осины: воздух будто неподвижен, а листья колышутся. А тут и придумывать нечего, в доме севаста ее застал протостратор Камица, не раз видели слуги. Одни считали, что нет ничего странного или предосудительного в том, что мать привела малолетнюю дочь взглянуть на ее больного жениха, но те, которые присутствовали на их помолвке и слышали просьбу Иванко отдать ему в жены мать, а не дочь, перешептывались о другом. И Анна понимала, что они не просто злословили, а хотели уязвить василевса, однако не очень тревожилась. В чем, собственно, она провинилась, что может вызвать гнев отца? Она никогда не докучала ему своими любовниками, как сестра Ирина, их у нее попросту не было. Ирина же не только докучала, она сердилась на василевса, если он не включал в свою свиту ее поклонников, и отец обычно уступал ей, посмеиваясь. Беспокоило Анну другое. До нее дошли слухи, что Ирина неравнодушна к Иванко, ищет встреч с ним. Об этом сказал Анне паракимомен