Воспрянь от рабства. Автобиография - [8]

Наконец война закончилась, и настал день освобождения. Это был знаменательный и торжественный час для всех на нашей плантации, все ждали его с нетерпением. Свобода витала в воздухе уже в течение нескольких месяцев, и каждый день мы видели, как возвращались домой дезертиры. Мимо нашей плантации регулярно проходили те, кого демобилизовали из армии или чьи полки дали обязательство не участвовать в военных действиях. Телеграф «виноградная лоза» работал днем и ночью, перенося с плантации на плантацию вести о великих событиях. Из-за страха перед вторжением «янки»* доверенные рабы вынесли из «большого дома» столовое серебро и другие ценности, закопали их в лесу и сторожили. Горе тому, кто попытался бы потревожить зарытое сокровище. Рабы давали солдатам янки еду, питье, одежду – всё, кроме того, что было специально вверено их заботе. По мере приближения великого дня в кварталах рабов пели больше, чем обычно. Пение было смелее, звучнее и продолжалось до поздней ночи. Почти все песни были о свободе. Правда, их пели и раньше, но тогда все уверяли, что речь идет о свободе души в загробном мире. Теперь же певцы постепенно сбрасывали маски, не боясь во всеуслышание заявлять, что «свобода» в их песнях означала свободу тела на этом свете. Вечером накануне важного дня рабам сообщили, что следующим утром в «большом доме» произойдет что-то необычное. В ту ночь мы почти не спали. Всех томило волнение и ожидание. Рано утром следующего дня всем рабам, старым и молодым, было велено собраться в доме. Вместе с мамой, братом, сестрой и множеством других рабов я отправился в дом хозяина. Все члены семьи нашего хозяина собрались на веранде дома, откуда они могли наблюдать за происходящим. На их лицах читался живой интерес, быть может, грусть, но не злоба. Когда я сейчас вспоминаю то впечатление, которое они произвели на меня, то понимаю, что в тот момент они выглядели грустными не из-за потери имущества, а скорее из-за того, что им придется расстаться со старыми, верными слугами, которые были им дороги и близки. Отчетливее всего я помню, как какой-то незнакомый человек (я полагаю, офицер армии Соединенных Штатов) произнес небольшую речь, а затем зачитал довольно длинный документ, думаю это была «Прокламация об освобождении рабов». После прочтения документа нам объявили, что мы все свободны и можем уйти когда и куда захотим. Моя мать, стоявшая рядом со мной, наклонилась и поцеловала нас, по ее щекам катились слезы радости. Она объяснила нам, что всё это значит: наступил тот самый день, о котором она так долго молилась, но боялась не дожить до него.

Несколько минут царило безудержное ликование: люди благодарили Бога, буйно выражая свой восторг. Злорадства никто не испытывал. На самом деле рабы сочувствовали своим бывшим хозяевам. Дикая радость освобожденных чернокожих продлилась совсем недолго, я заметил, что, когда они вернулись в свои хижины, их настроение уже изменилось. Видимо, они осознали, какая огромная ответственность легла на их плечи вместе с обретенной свободой. Они поняли, что отныне должны самостоятельно принимать решения, планировать свою жизнь и жизнь своих детей. Это можно сравнить с тем, как если бы ребенок десяти-двенадцати лет внезапно оказался в большом мире, где он должен сам себя обеспечивать. Всего за несколько часов этим людям предстояло решить сложнейшие вопросы, с которыми англо-саксонская раса бьется уже несколько веков. Это были вопросы о жилье, средствах к существованию, воспитании детей, образовании, гражданстве, о возведении и поддержке церквей. Стоит ли удивляться, что через несколько часов неистовое ликование в кварталах рабов сменилось глубоким унынием? Теперь, когда они действительно обладали ею, свобода показалась многим куда более серьезной вещью, чем они ожидали. Некоторым рабам было семьдесят или восемьдесят лет, и их лучшие дни уже прошли. У них не было сил зарабатывать на жизнь в незнакомом месте и среди чужих людей, даже будь они уверены, что найдут для себя новое место жительства. Для этой категории проблема стояла особенно остро. Кроме того, в глубине души у них была необъяснимая, бессознательная привязанность к «старому хозяину», «старой хозяйке», а также к их детям, и расстаться с ними было очень нелегко. Почти полвека они прожили бок о бок, и вдруг нужно проститься навсегда! Постепенно, один за другим, пожилые рабы прокрадывались в «большой дом», чтобы потолковать о будущем со своими бывшими хозяевами.

Глава II. Мое детство

После освобождения почти все вольноотпущенники на нашей плантации, да и по всему Югу в целом, как я слышал, единодушно решили, что, во-первых, необходимо изменить свои имена и, во-вторых, покинуть старую плантацию хотя бы на несколько дней или недель, чтобы ощутить себя по-настоящему свободными.

Каким-то образом среди цветных людей сложилось мнение, что им совсем не пристало носить фамилию своих бывших хозяев, и большинство из них взяли себе другие фамилии. Это стало одним из первых признаков свободы. Во времена рабства цветного человека называли просто «Джоном» или «Сьюзан». Редко представлялся случай использовать при обращении к рабу нечто большее, чем одно имя. Если «Джон» принадлежал белому человеку по фамилии «Хэтчер», то иногда его называли «Джон Хэтчер» или так же часто «Джон Хэтчера». Но складывалось ощущение, что «Джон Хэтчер» или «Джон Хэтчера» – ненадлежащее обращение к освобожденному человеку, поэтому во многих случаях имя «Джон Хэтчер» меняли на «Джон С. Линкольн» или «Джон С. Шерман», причем инициал «С» не означал никакого имени, это просто часть того, что цветной человек с гордостью называл своим «титулом».