Воспрянь от рабства. Автобиография - [12]

В те дни и позже, в молодости, я пытался вообразить чувства и амбиции белого мальчика, чьи устремления и деятельность ничем не ограничены. Раньше я завидовал белому мальчику, которому ничто не мешает стать конгрессменом, губернатором, епископом или президентом просто по причине происхождения или расовой принадлежности. Я представлял себе, что бы я делал на его месте – как бы я начал с самого низа и постепенно поднимался всё выше и выше, пока не достиг бы вершины успеха. Спустя годы я больше не завидую белому мальчику, как когда-то, понимая, что успех человека измеряется не столько положением, достигнутым в жизни, сколько препятствиями, которые ему пришлось преодолеть на пути к этому успеху. Взглянув на ситуацию с подобной точки зрения, я пришел к выводу, что зачастую происхождение чернокожего мальчика и принадлежность к презираемой расе является преимуществом в условиях реальной жизни. За редким исключением, чернокожему юноше приходится работать усерднее и справляться со своими задачами даже лучше, чем белому юноше, чтобы добиться признания. Но в этой суровой неравной битве он обретает силу и уверенность, которых нет у того, чей путь был сравнительно гладким по причине происхождения и цвета кожи.

Как ни крути, я лучше останусь тем, кто я есть – представителем негроидной расы, чем буду претендовать на принадлежность к любой другой привилегированной расе. Меня всегда огорчало, когда я слышал, как человек претендует на права, или привилегии, или на определенные знаки отличия на том лишь основании, что он принадлежат к той или иной расе, независимо от своих личных заслуг. Мне жаль таких людей, поскольку я осознаю тот факт, что сама по себе принадлежность к так называемой высшей расе не сможет гарантировать успех человеку, если он ничего из себя не представляет, в то время как принадлежность к расе, которая считается низшей, в конечном итоге не сможет сдержать развитие человека, если он обладает ценными личностными качествами.

Утешением каждому притесняемому человеку или расе должен служить великий, вечный и общий для всех закон человечества, который гласит, что достоинство, независимо от того, каков цвет кожи его обладателя, в конечном счете будет признано и вознаграждено. Я говорю здесь об этом не ради того, чтобы привлечь внимание к себе как к отдельной личности, а к той расе, принадлежностью к которой я горжусь.

Глава III. Борьба за образование

Однажды, работая в угольной шахте, я случайно услышал, как два шахтера разговаривали о большом учебном заведении для чернокожих где-то в Вирджинии. Это был первый раз, когда я услышал что-то об учебном заведении, школе или колледже, которое было более претенциозным, чем маленькая школа для цветных в нашем городе.

В темноте шахты я бесшумно подкрался как можно ближе к двум беседующим мужчинам, чтобы лучше расслышать их разговор. Один говорил другому, что помимо того, что школа была создана для представителей любой расы, она еще предоставляла возможность бедным, но способным студентам полностью или частично платить за свой пансион работой, попутно обучаясь какой-то профессии или ремеслу.

Они продолжали описывать школу, и мне казалось, что это самое прекрасное место на земле, и даже небеса представлялись мне менее привлекательными, чем Хэмптонский Педагогический Сельскохозяйственный Институт в Вирджинии, о котором говорили эти люди. Я сразу же твердо решил поступить в этот институт, хотя понятия не имел, где он находится, в скольких милях отсюда, или как я буду до него добираться; помню лишь, что жил одной единственной мечтой – поехать в Хэмптон. Эта мысль не давала мне покоя ни днем ни ночью.

После того как я услышал о Хэмптонском институте, мне пришлось еще несколько месяцев проработать в угольной шахте. Работая там, я услышал о вакантной должности в доме генерала Льюиса Раффнера, владельца солеварни и угольной шахты. Миссис Виола Раффнер, жена генерала Раффнера, была «янки» из Вермонта, она была на всю округу известна своей строгостью по отношению к слугам, и особенно к мальчикам. Немногим удавалось продержаться у нее более двух-трех недель. И все уходили по одной и той же причине – она была слишком строга. Однако я решил, что лучше попробую работать в доме миссис Раффнер, чем останусь в угольной шахте. По просьбе матери меня взяли на вакантную должность с жалованием 5 долларов в месяц.

Я был так наслышан о суровости миссис Раффнер, что боялся взглянуть на нее и дрожал от страха, когда мне нужно было к ней подойти. Но уже через несколько недель я начал ее понимать. Она хотела, чтобы повсюду была безупречная чистота, чтобы все ее указания исполнялись быстро и систематически, а главным ее требованием к слугам была честность и прямота. Неряшливость и небрежность были недопустимы, каждая дверь и забор должны были содержаться в безупречном состоянии.

Не помню уже, сколько именно я проработал у миссис Раффнер до отъезда в Хэмптон, но думаю, что около полутора лет. Как бы то ни было, повторю еще раз, уроки, которые я получил в доме миссис Раффнер, были для меня не менее ценными, чем всё мое последующее образование. И по сей день стоит мне заметить клочки бумаги, разбросанные по дому или на улице, – сразу тянет их поднять. Увидев грязный двор, я хочу его подмести, отвалившийся от забора штакетник – закрепить, неокрашенный или непобеленный дом – покрасить или побелить; нет ни оторванной пуговицы на одежде, ни пятна жира на ней или на полу, на которые я не обратил бы внимания.