Воспоминания японского дипломата - [46]

Поскольку в тот период, когда я усердно трудился над урегулированием последствий Сибирской экспедиции, генерал-лейтенант Хата был директором Бюро по военным делам, а позднее заместителем военного министра, мне часто приходилось обращаться к нему с различными жалобами, и я хорошо знал этого человека. Поэтому я откровенно изложил ему свои впечатления от поездки по Маньчжурии и добавил, что, если ситуация будет пущена на самотек, то рано или поздно японо-китайское столкновение станет неизбежным. Если Япония действительно намерена избежать такого столкновения и следовать дальше курсом мирного развития, ей следует безотлагательно начать переговоры о решении различных проблем с китайцами. Поскольку в*данный момент Чжан Сюэлян не желает иметь дело с нашим Генеральным консульством в Мукдене и крайне возмущен в связи со смертью своего отца Чжан Цзолиня, то для начала переговоров необходимо, чтобы главнокомандуюший Квантунской армией, которого Чжан Сюэлян ненавидит и страшно боится, сделался его другом и наставником.

В ответ генерал Хата со всей определенностью заявил, что его политика неизменно преследует цели развития дружественных отношений между Японией и Китаем и что он немедленно отправится в Мукден и постарается достичь примирения с Чжаном. Расставаясь с генералом, я испытывал удовлетворение от того, что мои рекомендации столь быстро принесли плоды. Однако вскоре, находясь на пути в Европу, я получил сообщение о смерти Хата. Вспомнив нашу последнюю встречу, я пожалел об утрате генерала, которого я считал весьма подходящим кандидатом на должность военного министра в будущем. Как мне довелось узнать впоследствии, по возвращении в Токио, вскоре после моего визита генерал поехал в Мукден, посетил там Чжан Сюэляна и сразу же после этой встречи заболел и скоропостижно скончался, что породило слухи о его отравлении. Если это было действительно так. то мне тем более приходится сожалеть, ибо визит генерала к Чжану состоялся по моей рекомендации.

Примерно в то же время произошел еще один инцидент, о котором я вспоминаю не иначе как с сожалением. Когда после поездки в Маньчжурию я вернулся в Токио, министерство иностранных дел отбирало делегатов на Лондонскую конференцию по разоружению. Собираясь в Берлин, я зашел попрощаться к министру ВМФ Такарабэ, с которым был лично знаком, и в разговоре поделился с ним своим мнением о том, что в Лондоне было бы желательно заключить соглашение и о вспомогательных судах. Поскольку он согласился с моим мнением о целесообразности такой меры и сослался в этой связи на позицию делегата Вашингтонской конференции Като, я заметил, что серьезное влияние на ход предстоящей конференции будет оказывать ситуация в рядах нашего флотского командования, и поэтому для успешного ее завершения министру следует самому отправиться в Лондон и умерить требования представителей ВМФ. Как мне показалось, он не счел мою идею абсолютно неприемлемой. Поэтому я вернулся в министерство иностранных дел и посоветовал заместителю министра Ёсида включить министра Такарабэ в состав делегации. Заместителю министра мое предложение понравилось, и он пообещал немедленно обсудить его с министром иностранных дел. В дальнейшем я не имел возможности узнать, в какой мере мои рекомендации повлияли на включение министра Такарабэ в состав делегации, но я действительно сожалею о том, что после Лондонской конференции разногласия внутри флотского командования усилились, форсировав восхождение правых сил в Японии, в результате чего адмирал Такарабэ, исключительно достойный и способный человек, оказался вынужденным уйти в отставку. Как стало ясно еще во время Лондонской конференции, ситуация в японских ВМФ принимала серьезный оборот, и я принес извинения адмиралу Такарабэ, когда он, возвращаясь с конференции, остановился на несколько дней в Берлине. Мне приятно сознавать, что советы и рекомендации, которые я давал по различным случаям другим людям в прошлые годы, послужили достойным целям, но в связи с двумя упомянутыми случаями я глубоко сожалею, что ни к чему хорошему мои рекомендации не привели. Увы, дела человеческие поддаются прогнозированию с трудом.

В Дайрене я распрощался с генералом Хата, сел на катер, пересек Бохайский залив, и, пройдя вверх по реке Байхо, высадился в Таку. Походив по Тяньцзину, который я не видел много лет, я направился в Пекин. В Тяньцзине меня удивило значительно возросшее число японцев и соответственное расширение японских коммерческих прав, а в Пекине - пустынность и безлюдность после переезда центрального правительства. Хотя поначалу я намеревался воспользоваться дорогой Пекин-Ханькоу и посетить центральный Китай, здесь я решил сократить путешествие и из Пекина через Маньчжурию и Корею вернулся в Японию. Я доложил министру иностранных дел и другим заинтересованным официальным лицам о российско-китайских противоречиях и о положении дел в Маньчжурии, а также, со ссылкой на свою беседу с генералом Хата, представил рекомендации, которые ранее предложил его вниманию.

Готовясь к отъезду в Германию и имея в этой связи возможность встречаться с различными влиятельными людьми, я рассказывал некоторым из них о положении в Маньчжурии. В частности, я подробно рассказал о ситуации лорду-хранителю печати графу Макино Нобуаки, который на заре моей дипломатической карьеры был министром иностранных дел и впоследствии по-прежнему во многом помогал мне. Услышав от меня, что, если пустить ситуацию на самотек, дело может в любую минуту кончиться взрывом, он, казалось, изрядно удивился и попросил меня информировать об этом принца Сайондзи, причем взял на себя организацию моей встречи с принцем. Как позднее сообщил мне граф Макино, принц Сайондзи в то время отдыхал в Киото, и в преддверии скорого отъезда у меня не было времени поехать к нему для личного доклада, но мы договорились, что граф Макино выберет подходящий случай и информирует принца о моем докладе. Когда в 1933 году, после начала "Маньчжурского инцидента", я вернулся на родину, граф Макино рассказал мне о том, какие меры были предприняты для его урегулирования, а я, упомянув свой доклад о поездке в Маньчжурию, отметил, что инцидент не явился для меня полной неожиданностью, да и ему в свете моего доклада следовало ожидать чего-то в этом роде. Граф Макино со мной согласился.