Воспоминания японского дипломата - [163]

В свете Атлантической хартии территориальные условия декларации представлялись мне неудовлетворительными, ибо, не говоря уж о независимости Кореи, Формоза и другие наши территории должны были быть уступлены в соответствии с требованиями Каирской декларации, а наш суверенитет сохранялся практически лишь в отношении четырех главных островов Японского архипелага. Что касается оккупации, то на ее счет имелись недоуменные вопросы. Оккупации, по-видимому это было так, подлежали специально отбираемые пункты Японии, и, в отличие от того, как поступили с Германией после ее капитуляции, в данном случае подразумевалась оккупация “гарантии ради” без учреждения разветвленной администрации. При этом, однако, оставался вопрос, будут ли включены в список отобранных пунктов Токио и другие крупные города. Кроме того, на мой взгляд. Декларация содержала некоторые неясности относительно формы будущего государственного устройства Японии, а формулировки, касавшиеся разоружения и военных преступников, могли в дальнейшем привести к определенным осложнениям. Поэтому я поручил заместителю министра иностранных дел Мацумото[133]тщательно изучить правовые аспекты декларации.

Одновременно я считал желательным вступить в переговоры с союзными державами с тем, чтобы получить некоторые разъяснения и добиться, пусть и небольшого, пересмотра неблагоприятных для нас частей декларации.

Мацумото Сюнъити

Утром 27-го на аудиенции у императора я доложил о последних событиях, в том числе о переговорах с Москвой, о всеобщих выборах в Англии и о Потсдамской декларации. Я подчеркнул, что и на национальном, и на международном уровне к Декларации следует подходить с максимальной осмотрительностью. Я особенно опасался последствий, которые могла вызвать демонстрация Японией намерения отвергнуть ее. Я отметил далее, что усилия, направленные на привлечение СССР к посредничеству с целью добиться прекращения войны, пока не принесли никаких плодов и что нашу позицию в отношении Декларации следует определить в соответствии с результатами этих усилий.

В том же ключе было построено и мое выступление на состоявшемся в тот же день заседании Высшего совета по руководству войной. В этой связи начальник штаба Тоёда заявил, что рано или поздно о Декларации станет известно, и в случае нашего бездействия эта новость серьезно подорвет моральный дух нации. Поэтому, предложил Тоёда, на данном этапе следует выступить с заявлением о том, что правительство считает эту Декларацию абсурдной и не может рассматривать ее. Поскольку премьер Судзуки и я выступили с возражениями, было решено подождать реакции СССР на наше обращение, имея в виду определить затем наш курс. Во второй половине того же дня состоялось заседание Кабинета, на котором я доложил о переговорах г-на Хирота с СССР и о последних международных событиях вообще. Я подробно остановился на Потсдамской декларации и предложил реагировать на нее по выяснении позиции Советского Союза. Никто из членов Кабинета не высказал несогласия с таким подходом к Декларации, но вопрос о том, как и в каком объеме ее следует обнародовать, вызвал довольно бурную дискуссию. В конце концов было принято решение без каких-либо комментариев со стороны правительства передать документ компетентным органам для публикации в кратком изложении и поручить Информационному Бюро воздействовать на прессу, чтобы свести к минимуму неизбежную шумиху.

К моему изумлению, на следующее утро газеты сообщили, что правительство решило проигнорировать Потсдамскую декларацию. Я немедленно выступил с протестом на заседании Кабинета и указал, что это сообщение идет вразрез с нашим решением, принятым накануне. Как мне стало известно, произошло следующее. После заседания Кабинета 27-го в императорском дворце состоялось совещание по обмену информацией между правительством и высшим командованием — обычное, не слишком значительное еженедельное мероприятие, на котором я, будучи занят более важными делами, не присутствовал. Как мне сказали, один из военных участников совещания предложил отвергнуть Потсдамскую декларацию. Премьер, военный министр и министр военно-морского флота, а также два начальника штабов поспешно удалились для консультаций в отдельную комнату, и более воинственно настроенные элементы убедили премьера солидаризироваться с их позицией. Затем на пресс-конференции премьер заявил о решении правительства отвергнуть Декларацию, и именно это заявление пресса подала в сенсационном духе. Только после того, как события достигли этой точки, я узнал обо всем. Несмотря на мое крайнее недовольство, о взятии назад заявления премьера, разумеется, не могло быть и речи, и я вынужден был оставить все как есть. В результате американская пресса сообщила об отказе Японии принять декларацию, и президент Трумэн, принимая решение об атомной бомбардировке, и СССР, совершая нападение на Японию, в оправдание своих действий ссылались именно на этот отказ. Этот прискорбный инцидент затруднил наши усилия, направленные на достижение мира, и имел крайне неблагоприятные последствия для Японии.

Тем временем, невзирая на мои неоднократные инструкции послу Сато в Москве добиваться от СССР быстрой реакции на нашу просьбу о посредничестве, ему никак не удавалось попасть на прием к кому-либо из советских официальных лиц за исключением заместителя наркома Лозовского. Наконец, Сато сообщил, что Молотов вернулся из Потсдама в Москву 5 августа и примет его 8-го в 17.00 (23.00 по токийскому времени). Однако, как мы узнали только после войны, эта беседа не имела никакого отношения к нашей просьбе, а преследовала совершенно иную цель — уведомить посла о том, что СССР начинает войну против Японии.