Воспоминания японского дипломата - [160]

Расскажу теперь о дальнейшей судьбе плана. Пока мы занимались его проработкой, силы противника действовали вблизи японских берегов, а авиация осуществляла разрушительные бомбежки не только крупных, но и средних и малых городов в Канто, Тохоку, Тюгоку, на Хоккайдо, Кюсю — то есть почти по всей территории собственно Японии. Мы же не могли противопоставить этому никаких ощутимых оборонительных действий на суше и море. Казалось, мы чуть ли не сидим сложа руки перед лицом непрерывных атак. Я заявил верховному командованию, что при таком положении дел едва ли допустима даже мысль о дипломатических шагах. Если наши противники и СССР накануне трехсторонней конференции придут к выводу о полном истощении боеспособности Японии, они, разумеется, будут строить свои политику в отношении нашей страны, исходя именно из такой оценки. Даже если мы и одержим какие-то победы после конференции, они явятся слишком запоздалыми, чтобы способствовать достижению наших целей на дипломатическом поприще. Поэтому я настоятельно призвал высшее командование атаковать американские силы и нанести им тяжелый удар до начала конференции. Я также разъяснил необходимость таких действий императору и обратился в военное министерство и министерство военно-морского флота с просьбой воздействовать соответствующим образом на верховное командование. Военный министр Анами выразил полное согласие и конфиденциально сообщил мне, что он успел серьезно поговорить об этом с представителями высшего командования.

Возможно, небезынтересным будет краткий очерк моих отношений с военным министром. После краха Германии в конце апреля я имел возможность часто обмениваться с ним мнениями о китайской проблеме и о перспективах войны в Великой Восточной Азии. Тогда он еще окончательно не оставил надежды на возможность решения этой проблемы путем заключения сепаратного мира с режимом Чан Кайши. Он рассчитывал на заключение соглашения о прекращении военных действий в случае вывода наших войск из южного Китая (возможность такого вывода тогда рассматривалась) и на открытие тем самым пути к общему мирному урегулированию с Чунцином. Разделяя мое мнение о невозможности подобного урегулирования при посредстве Нанкинского режима, он, тем не менее, не вполне был уверен в правильности моего вывода о том, что нам не удастся заключить мир с Чунцином без участия США. В конце концов мы сошлись на том, что в ходе вывода войск, о котором говорил министр, армия должна предпринять попытку заключать локальные соглашения о прекращении военных действий.

Что же касается перспектив войны в Великой Восточной Азии, то генерал Анами был согласен с моим мнением, согласно которому с того момента, когда американцы захватят плацдарм на нашей территории, у Японии останется возможность только партизанских действий, и наше поражение будет лишь вопросом временем. Мы часто обсуждали эту проблему. Стратегия военного министра, исходившая из предположения о высадке противника в Японии сначала в июле, а затем в августе, предусматривала нанесение десантным силам, по возможности, тяжелейшего удара с последующим заключением мира.

Интересно, что генерал Анами разделял мой взгляд и по некоторым другим вопросам. Так, я неоднократно делал ему представления (в связи с такими проблемами, как освобождение бывшего посла Ёсида[132] и обращение с иностранцами) по поводу вредных последствий вмешательства военных ведомств (особенно жандармерии) в политику и по поводу неуместности (даже в целях ведения войны) Кабинета военных. Генерал Анами высказывал полное согласие с моими мнениями и иногда даже действовал в соответствии с этими высказываниями. Полагаю, именно проявлявшиеся при этом рудиментарные черты его мировоззрения оказались причиной того, что он, в конечном счете, не одобрил попытку государственного переворота, которую попытались совершить молодые офицеры в ночь окончания войны.

Хотя вылет специального посланника в СССР входил в компетенцию премьера и министра иностранных дел, я рекомендовал премьеру, чтобы посланник был информирован о своем назначении лично императором. Соответственно, 12 июля, по прибытии в Токио на первое заседание Японо-китайской ассоциации, принц Коноэ получил у него аудиенцию. Как впоследствии рассказывал мне принц, император спросил его, не следует ли ввиду необходимости прекращения войны срочно направить специальную миссию в СССР, и, получив ответ о желательности такой меры, попросил его отправиться в Москву. После заседания Японо-китайской ассоциации мы с принцем проследовали в официальную резиденцию премьера, где втроем обсудили наш план.

Я слышал массу нелепых слухов о предполагавшейся миссии Коноэ. Так, говорят, что император в ходе аудиенции приказал принцу телеграфировать о любых условиях, которые могли быть предложены в Москве, непосредственно ему. Ни в то время, ни впоследствии я не слышал ничего подобного от тех, кто, если бы это было так, должен был об этом знать. В частности, я спрашивал об этом маркиза Кидо, который был наиболее информирован в такого рода вопросах, и он сказал, что о таком указании ничего не слышал, да его и не могло быть. Поговаривают также, что вскоре после этой аудиенции на императора оказала сильное влияние телеграмма от посла Сато с рекомендацией пойти на безоговорочную капитуляцию Японии. Эту версию Кидо также отрицал. Да она и логически была невозможна, ибо в то время все информированные круги в Японии сознавали, что война должна завершиться чем-то очень похожим на безоговорочную капитуляцию, но мир, тем не менее, должен быть оговорен какими-то условиями. Разумеется, СССР никогда и не намекал, что не собирается предлагать нам ничего иного, кроме безоговорочной капитуляции.