Воспоминания уцелевшего из арьергарда Великой армии - [19]

Покинув Дорогобуж, спустя два дня мы пришли в деревню Пнево-Слобода[59], что находится на берегу Днепра. Дорога обледенела так, что наши неправильно подкованные лошади еле держались на ногах. Ночь мы провели в заснеженном лесу.

Каждый входивший в состав арьергарда полк в полной мере испытал ярость беспрерывных атак врага. Основная часть армии продолжала идти так медленно, что мы скоро догнали 1-й корпус, шедший непосредственно перед нами. На мосту через Днепр образовался грандиозный затор —   еще за четверть лье до него дорога была сплошь завалена брошенными на произвол судьбы повозками и фургонами.

Утром 10-го, прежде чем перейти реку, нашей первой задачей было очистить мост и сжечь все эти повозки. Мы нашли в них несколько бутылок рома, что значительно улучшило наше настроение. Мой полк был поставлен позади арьергарда и весь день защищал дорогу, ведущую к мосту.

Лес, через который пролегала эта дорога, был заполнен ранеными, которых мы не могли взять с собой —   почти всех их убили казаки буквально на наших глазах. Су-лейтенант Руша неосторожно приблизился к подготовленному к взрыву фургону с боеприпасами и погиб вместе с ним. К вечеру войска форсировали Днепр, а мост был разрушен.

Было очень важно, задержать противника у реки, и, поскольку до Смоленска оставалось лишь одиннадцать лье, нам пришлось оставить предшествующие нам войска и занять позиции для обороны. Император даже полагал, что 3-й корпус придет в Смоленск менее чем за четыре или пять дней —   так что он действительно имел весьма слабое представление о реальном состоянии армии, и в частности, арьергарда.

В соответствии с поставленной задачей маршал Ней расставил свои войска так:

— 4-й полк был размещен на берегу Днепра, 18-й —   позади, во второй линии. Свою штаб-квартиру маршал поместил на левом фланге 4-го, в небольшой, построенной для защиты переправы крепости, укрепленной частоколом. Генерала д’Энена и 93-й полк он отправил в деревню Пнево, на четверть лье влево, а 1-ю дивизию —   вдоль берега Днепра на правый фланг. Вечером он сам присоединился ко мне и генералу Жуберу. Некоторое время мы прогуливались перед моим полком, и он акцентировал наше внимание на печальных последствиях нашей обороны Дорогобужа.

Противник догнал нас, он непрерывно ускорял наше отступление и заставлял нас бросать боеприпасы, обозы и раненых —   и этого можно было бы избежать, если бы мы простояли в Дорогобуже менее суток. Генерал Жубер говорил о физической слабости солдат и об их унынии. Маршал тотчас ответил, что единственной их мыслью должна быть мысль о том, чтобы без колебаний пожертвовать своей жизнью, когда им представится возможность погибнуть в славном бою. Что касается меня, я был рад ответить, что я не оставил бы холмов Дорогобужа, если бы дважды не получил приказ отступать.

Утром 11-го ноября, пехота противника вышла на противоположный берег, и открыла огонь по 4-му полку. Нападение было настолько резким и внезапным, что их пули влетели в наш бивуак до того, как наши солдаты взяли в руки оружие. Наши вольтижеры сразу же вышли на берег, чтобы ответить на вражеский огонь. Однако из-за того, что противоположный берег порос лесом, а мы находились на открытом пространстве, сделало этот бой совершенно неравным. Наш 2-й батальон спрятался в крепости, а 1-й укрылся за грудой бревен.

Битва продолжалась перестрелкой между русской пехотой и батальоном в крепости. Здесь маршал провел весь день, и не только направлял огонь солдат, но и сам сделал несколько выстрелов. Я решил быть там же, полагая, что это мой долг —   быть с той частью моего полка, которая находится в большей опасности. К вечеру русские переправились через Днепр, возле села, занимаемого 93-м, и сделали попытку окружить их. Генерал д’Энен покинул свою позицию и вернулся в крепость —   за что получил суровый выговор от маршала Нея. Но слишком суровый. Во время войны, офицер, находящийся отдельно от основных сил дискреционные полномочия действовать, не дожидаясь приказов, которые могут и не дойти до него. Его могут обвинить в трусости, если он отступит, или в безрассудстве, если он подвергнет излишней опасности доверенные ему войска. Терпеть несправедливость —   это одна из обязанностей военного, и, несомненно, один из самых болезненных. Генерал д’Энен надолго запомнил этот выговор, и это принесло нам много горя, об этом я еще расскажу. На следующий день, 12-го, в пять часов утра, 3-й корпус возобновил свой марш. Я продолжал защищать крепость до семи часов, а затем, согласно приказу, сжег ее и вернулся в нашу колонну. Правда, эта мода сжигать все на своем пути в данном случае, своеобразно покарала нас, ибо, определив по пожару, что мы уходим, враг произвел по нам несколько пушечных выстрелов, которые нанесли нам некоторый урон.

До Смоленска оставалось еще два дня марша, и эти два дня были не менее напряженными, чем предыдущие. Казаки постоянно беспокоили нас, и даже раз сделали серьезную, но безрезультатную попытку атаковать 18-й полк. 13-го нам пришлось пройти семь лье по совершенно обледеневшей после оттепели дороге, а кроме того, было невероятно холодно. Ветер дул настолько сильный, что случайно остановившись, мы рисковали быть сбитыми с ног. Такой отдых оказался обманчивым —   он утомил нас еще больше. Наконец вечером, в полулье от Смоленска мы заняли оборонительную позицию за оврагом. Эта ночь подвела жирную финишную черту, в полной мере соответствующую масштабу всех пережитых нами страданий. Несколько солдат погибли от холода, многие отморозили руки и ноги. Радостно смотрели мы утром на башни Смоленска —   места, где как мы предполагали, закончатся все наши беды, где мы найдем отдых и пищу —   всего того, чего мы так долго были лишены.