Воспоминания уцелевшего из арьергарда Великой армии - [16]

Армия возобновила марш на Смоленск через Можайск, а движение уже началось, когда наш 3-й корпус прибыл в Боровск.

1-й корпус образовал арьергард. Казаки, как обычно, продолжали преследовать нас. Они напали на обоз 4-го корпуса, потом на штаб, и, наконец, на самого Императора, эскорт которого, обратил их в бегство[56].

Дороги были обременены самыми разнообразными повозками, весьма затруднявшими наше движение. Иногда мы должны были переходить через быстрые речки, иногда по очень хрупким мостам, а бывало, даже и вброд, по пояс в воде. Утром 28-го, 3-го корпус вошел в Верею, вечером того же дня —   Городок-Борисов[57], а 29-го, обойдя слева разрушенный Можайск, мы вышли на главную дорогу.

Легко представить себе, на какие мучения мы были обречены, проходя по местам, разоренных в равной степени и русскими, и французами. Если и попадался неразрушенный дом, то, как правило, он пустовал. Нам ничего не оставалось, как с нетерпением ждать прибытия в Смоленск, в 80 лье отсюда. До нашего прибытия туда, мы могли не тратить время на напрасные поиски муки, мяса, или фуража. Нам пришлось питаться тем, что мы вывезли из Москвы, а эти запасы, сами по себе небольшие, были к тому же весьма неравномерно распределены. У одного полка было мясо, но не было хлеба, у одного мука, но мяса не имелось. Такое неравенство существовало даже в одном полку. Одни роты хорошо питались, а другие голодали, и хотя командиры пытались осуществить что-то вроде равного распределения, эгоисты и себялюбцы всячески уклонялись от их указаний. Кроме того, чтобы сохранить провизию, необходимо было сберечь лошадей, которые ее везли, но каждый день они массово погибали от голода. Солдаты, которые покидали своих ряды, чтобы найти пищу, попадали в руки казаков и вооруженных крестьян. Вся дорога был покрыта гружеными боеприпасами фургонами, которые мы взрывали, пушками и каретами, оставленными на произвол судьбы, ибо их владельцам не хватало сил тащить их дальше. С самого первого дня, наше отступление стало более похоже на бегство. Император продолжал вымещать свою злобу на всех уцелевших постройках. Маршалу Экмюльскому (Даву), командиру арьергарда, было приказано сжигать все, и никогда еще ни один приказ не выполнялся так скрупулезно. Направо и налево от дороги —   насколько позволяла близость противника —   посылались отряды, чтобы сжигать усадьбы и деревни. Тем не менее, вид этих пожарищ был не самым печальным зрелищем, по сравнению с тем, что мы видели позже. Прямо перед нами шла колонна русских пленных. Их конвоировали солдаты Рейнской конфедерации. Пленникам выдали совсем немного конины, чтобы они могли приготовить ее, а конвоиры убивали тех, кто уже не мог идти. У тех трупов этих русских, что мы видели на дороге, у всех без исключения, были разбиты головы, и я должен сделать, что солдаты моего полка были глубоко возмущены этой жестокостью, они не остались равнодушными, поскольку, если бы они попали в плен, с ними могли поступить так же.

Как мы проходили мимо деревни Бородино, несколько офицеров решили осмотреть поле битвы. Земля до сих пор хранила свидетельства той битвы. Мертвые солдаты обеих армий все еще лежали на тех места, где они получили свои смертельные раны. Говорили даже, что были даже еще живые. Я едва верил этому, ведь никаких доказательств того, что это правда, никто никогда не предоставлял.

Вечером 29-го октября мы прибыли в Колоцкий монастырь. Он был преобразован в госпиталь, и теперь при нем еще имелось огромное кладбище. Одно из сохранившихся зданий Гжатска тоже стало больницей для наших больных и раненых. Здесь полковникам было приказано найти солдат своих полков. За больными тут никто не ухаживал. Я едва мог войти в здание, в котором все коридоры, лестницы и комнаты были полностью завалены всяким мусором. Я нашел троих солдат своего полка, которых я с большим удовольствием спас, убрав их оттуда.

В Вязьму мы пришли 1-го ноября. Несколько лачуг этого провинциального городка, стали нашим жильем, и, хотя оно было весьма убогим, после двух недель бивуака для нас оно было весьма комфортным. В то же время генерал Кутузов, как только ему стало известно об отступлении французской армии, отправил генерала Милорадовича и всех казаков Платова в погоню за нами, а сам решил пройти основную часть пути по Ельнинской дороге с тем, чтобы достичь Днепра раньше нас. Генерал Милорадович, чей авангард очень близко примыкал к 1-му корпусу, шел параллельно большой дороге, и, таким образом, был в состоянии прокормить свои войска —   те места не были разорены так, как те, по которым шли мы. А местные дороги позволили ему опередить наш арьергард, и, таким образом, предвосхитить наше появление в Вязьме.

Императора упрекали, что он не ускорил марш —   но люди, а особенно лошади были уже истощены усталостью.

Если бы мы шли быстрее, нам пришлось бы бросить весь наш багаж. Это, несомненно, могло бы предотвратить большие неприятности, но мы тогда еще не были готовы к такой альтернативе.

Наконец, 3-го ноября, генерал Милорадович в одном лье от Вязьмы вышел на главную дорогу и энергично атаковал шедший по этому городу 4-й корпус. Он, а также шедший за ним 1-й, оказались отрезанными от наших основных сил, для воссоединения с которыми они были вынуждены пройти через позиции превосходящего их в кавалерии и артиллерии врага. Другая дивизия русских пыталось овладеть Вязьмой, зайдя со стороны Медыни. К счастью, маршал Ней, который все еще находился в Вязьме, принял необходимые меры. Небольшие речки Улица и Вязьма, огибающие город у дороги на Медынь, облегчили защиту. Дивизия Ледрю заняла позицию на господствующем над этими реками плато, и все попытки врага перейти их, оказались напрасными. Дивизия Разу продвинулась по Московской дороге, чтобы поддержать 1-й и 4-й корпуса. После яростной пятичасовой битвы оба эти корпуса прорвали позиции противника и вновь соединились с нами.