Воспоминания театрального антрепренера - [26]

— Врешь! Я никогда такой глупости не скажу… Это только ты со своим дурацким понятием можешь такую чушь сочинить… А если ты хочешь знать сущую правду, похожую на твою ерунду, так я тебе сейчас расскажу один факт, свидетелем которого я был лет десять тому назад…

И приведет экспромтом что-нибудь такое несообразное со здравым смыслом, так что первый анекдот, переданный собеседником и раскритикованный им самим, бледнел перед этим и казался совершенно невинным. Сомневающихся Рыбаков не любил и если кто позволял себе по неопытности выразить ему свое недоверие к его словам, то он без всякого рассуждения называл того «дураком». На этом обыкновенно беседа временно и прерывалась, к глубокому неудовольствию словоохотливого рассказчика.

С Николаем Хрисанфовичем я познакомился при исключительных обстоятельствах довольно оригинальным образом.

Однажды, во время пребывания моего в Нижнем-Новгороде, являюсь я к знакомому своему купцу, первому театралу в городе, Остапову, впоследствии бросившему свою мучную торговлю и поступившему на сцену под именем Ярославцева, и застаю у него гостя с типичной актерской физиономией. Хозяин, по незнанию светских обычаев, не счел нужным нас познакомить, так что мы разговорились, не имея никакого понятия друг о друге. Разумеется, как у представителей сцены разговор наш был исключительно театральный. Мой собеседник между прочим упомянул о своем знакомстве со всеми провинциальными антрепренерами.

— А Иванова вы знаете? — спросил я его.

— Да как же не знать? — пробасил он в ответ и расхохотался, как бы издеваясь над моим наивным вопросом. — Это мой закадычный друг, самый старый приятель…

— Вы, вероятно, у него служили когда-нибудь?

— Ну, еще бы! Сколько раз! И теперь он со слезами меня умоляет идти к нему, да я пока раздумываюсь…

Такая беспримерная ложь меня просто поставила в тупик. Я не знал кем представить себе моего небывалого друга, которого я со слезами умоляю идти ко мне служить — сумасшедшим или наглецом?

— Чего же вы раздумываетесь? — наконец, после некоторого молчания, обратился я к нему с новым вопросом.

— На счет жалованья расходимся… А вы сами-то этого Иванова знаете?

— Знаю.

— А знаете ли вы прошлогодний с ним случай, свидетелем которого я был сам?

— Какой случай?

— При каких комических обстоятельствах приезжий фокусник его на три дня усыпил?

— Нет, этого не знаю. Расскажите, пожалуйста…

— Приезжает фокусник в Тверь и обращается к Иванову с просьбою уступить ему на один вечер театр. Иванов сдать театр был не прочь, но заломил что-то очень несуразную цену. Фокусник, разумеется, стал торговаться, а Иванов упрямится и ни копейки не уступает. Вот фокусник и говорит ему: «ежели ты по моему не сделаешь, то усыплю тебя на трое суток и не будешь ты ни пить, ни есть, ни свежего воздуха нюхать». А Иванов ему отвечает, подставляя к физиономии его кулак: «а не знаешь ли ты, немецкая кислота, чем этот параграф пахнет!?» Фокусник обозлился и явился вечером на спектакль. «Дон-Жуан» шел и Иванов в нем статую командора изображал. И как только взобрался командор на свой пьедестал, тут-то немец что-то такое и сотворил: Иванов моментально в величественной позе заснул, да так трое суток как монумент и простоял. Хотели его было с подстановки сорвать, да никак нельзя было, точно прилип он к ней, ни коим образом не отставал…

— Ну, это вздор, — заметил я, рассмеявшись.

— То есть как вздор? — сердито переспросил меня собеседник. — Какой же это вздор, если я собственноручно его на пьедестале все три дни ощупывал!

— Со мной ничего подобного никогда не было, — наконец, решился я положить предел этому беззастенчивому вранью. — И вас никогда не имел чести знать. Позвольте представиться — я тот самый антрепренер Иванов, о котором вы только что упоминали…

— Ты Иванов? — нисколько не смутясь, воскликнул он. — А я Рыбаков. Очень рад с тобой познакомиться…

Услыхав его фамилию, я перестал удивляться той басне, которую он рассказывал мне про меня, ибо был уже раньше наслышан об его странной страсти к импровизации необыкновенных «фактов».

— С какой стати вы про меня такую чепуху врете? — спросил я Рыбакова.

— Действительно, я соврал, но только не про тебя соврал, а про другого Иванова…

С этого началось нате знакомство, продолжавшееся до самой смерти его. Я сохраняю о нем самые добрые воспоминания, как о бескорыстном, неизменном друге и лучшем товарище из всех, которые попадались мне во все время моей закулисной деятельности. Большей похвалы для него я не могу сказать…

Вся жизнь Николая Хрисанфовича преисполнена разнообразными анекдотами забавного свойства. Еще и теперь, несмотря на значительную отдаленность времени службы его на частных сценах, в провинции живо воспоминание об этой талантливой и оригинальной личности. Упоминание его имени всегда вызывает массу рассказов о нем, до сих пор сохраняющихся за кулисами всех российских театров. Имя Рыбакова так крепко связано с провинциальной сценой и традиции его еще настолько живучи, что даже самый молодой актер, только что вступающий на театральные подмостки, уже основательно знаком с личностью этого незабвенного трагика и живо представляет себе его массивную фигуру, заключающую доброе сердце и бесконечно анекдотический характер.