Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - [92]

Я был так доволен собой во время этого боя, что я спешился и обнял свою лошадь. Именно благодаря ей я смог свободно действовать своей саблей.

21-го состоялась битва у Мери-сюр-Сен, 28-го у Сезанна, 5-го марта у Берри-О-Бак, где поляки разбили казаков, 7-го у Краона. Последняя была очень кровопролитной. Несколько важных высот были взяты пешими егерями старой гвардии и двенадцатью сотнями пеших жандармов из Испании — они проявили исключительную храбрость. Ночью 13-го марта ночью мы подошли к воротам Реймса.

Русская армия засела в городе — в редутах, построенных из разного мусора и плотно набитых бочек. Ворота города были забаррикадированы. Рядом с воротами, выходящими на дорогу в Париж, был холм, на вершине которого стояла мельница. Здесь Император устроил свою полевую штаб-квартиру. Мы развели ему хороший костер. Мы ничего не видели далее двух шагов, а он так устал от безумного дня у Краона, что потребовал свою медвежью шубу и улегся в ней у огня, а мы молча смотрели на него. Русские пошли в наступление около десяти часов ночи. Они подняли страшную стрельбу слева от нас. Рассерженный Император вскочил на ноги. «Что там такое?» «Это „ура!“, Сир», — ответил его адъютант. «Где такой-то и такой-то?» (Он назвал имя командовавшего шестнадцатипушечной батареей капитана). «Вот он, Сир», — ответили ему. Капитан предстал перед Императором. «Где твои пушки?» — «На дороге». — «Приведи их сюда». «Я не могу пройти, — ответил тот, — впереди меня линейная артиллерия». «Провези пушки по канавам, я должен быть в Реймсе к полуночи. Ты … если не сможешь пробить эти ворота!» «Идите, — сказал он нам, — все, что мешает проезду, сбрасывайте в канавы».

Мы ушли. Добравшись до пушек и зарядных ящиков, мы не сбросили их, а отодвинули в сторону, со всеми артиллеристами и солдатами этого обоза. Все это было сделано за секунду, тотчас перед стоящим у костра Императором пошло 16 пушек. Они были установлены в батарею справа от дороги, на хорошей позиции, направленные в сторону ворот. Мы ничего не видели дальше чем на шаг впереди себя, и несчастье состояло в том, что те две пушки, что стояли у ворот на случай вылазки русских, мы тоже не видели. Наша батарея подавила их огонь с редутов и от ворот, снаряды летели прямо в центр города. Во время обстрела Император приказал кирасирам быть готовыми войти в город, указав им необходимые улицы. Затем он подал сигнал — кирасиры бросились вперед, чтобы построиться за пушками, потом прекратили огонь, и все они ворвались в город. Это была настолько яростная атака, что они сметали все перед собой, а запершиеся в домах люди, услышав такой шум, зажгли огни. Было очень светло, даже иголку можно было найти. В полночь Император со своим штабом был в Реймсе, а русские полностью разгромлены. Их «ура» очень дорого им обошлось. Наши кирасиры как хотели, рубили их солдат. Если бы во Франции тогда поддержали Императора, союзники были бы полностью разгромлены. Но что делать? Их было в десять раз больше, чем нас. У нас была храбрость, а не сила, и нам пришлось отступить.

Наши неудачи закончились в Фонтенбло. Мы хотели сделать последнее усилие и начать марш на Париж, но было уже слишком поздно. Враг стоял на краю леса, и Париж сдался без сопротивления. Нам нужно было вернуться в Фонтенбло. Императора предали все те люди, которых он так высоко поднял. Они заставили его отречься от престола. Я хотел последовать за ним. Граф Монтион попросил его от моего имени. «Я не могу взять его, он не в моей гвардии. Если бы моя подпись что-то значила, я назначил бы его командиром батальона, но теперь уже слишком поздно». В качестве его охраны ему предоставили 600 человек. Он построил людей и спросил, есть ли добровольцы. Все шагнули вперед, и он был вынужден заставить их вернуться на место. «Я сам выберу, стойте, как стоите». И, проходя вдоль шеренги, он сам выбирал солдата со словами: «Вы пойдете» и так далее, пока не обошел всех. Это заняло много времени. Затем он сказал: «Смотрите, вот они». «Вам нужно еще двадцать, — сказал генерал Дрюо. „Я выберу их“.

После того, как закончил свой выбор, он взял своих офицеров и сержантов и снова вошел во дворец, сказав генералу Дрюо: „После моего отъезда вы отведете мою старую гвардию к Людовику XVIII, в Париж“.

Когда все приготовления были закончены, и экипажи готовы, он в последний раз отдал приказ взять оружие. Когда-то такие блестящие, все его старые воины собрались на большом дворцовом дворе. В сопровождении своего штаба он сошел по ступеням и предстал перед своими „старыми ворчунами“. „Принесите мне моего орла!“ И, взяв его в руки, он в последний раз поцеловал его. О, как трогательно это было! Шеренги застонали, и, признаюсь, я плакал оттого, что мой дорогой Император отправлялся на остров Эльба. Раздался крик: „Теперь мы в руках нового правительства!“ Если бы Париж продержался 24 часа, Франция была бы спасена. Но в то время жители Парижа не умели строить баррикады, они только научились возводить их против собственных сограждан. Нам следовало носить белую кокарду, свою старую я сохранил.

После нескольких состоявшихся у нас в Париже забавных встреч с офицерами союзников, меня вызвал мой брат. „Не уходи, — сказал он мне, — иначе арестуют“. Я обещал ему не делать этого.