Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - [27]

Наш полковник, находясь позади полубригады, успевал быть везде, чтобы поддержать нас, наш потерявший роту и раненый в руку капитан, выполнял обязанности адъютанта нашего бесстрашного генерала. Дым стоял такой, что мы не видели друг друга. От пушечного огня запылало пшеничное поле, и все взволновались. Взорвались ящики с патронами, мы были вынуждены отступить, чтобы как можно быстрее перестроиться. Это сильно расстроило нас, но все огорчения были искуплены бесстрашием наших командиров, они присматривали за всем.

Перед дивизией был окруженный высокими стенами амбар, где спрятался полк австрийских драгун. Они напали на батальон 43-й бригады и окружили его, все солдаты были взяты в плен и уведены в Алессандрию. К счастью, со своими драгунами появился генерал Келлерман, и он восстановил порядок. Его атака заставила замолчать австрийскую кавалерию.

Тем не менее, их многочисленная артиллерия очень утомила нас, и мы больше не могли удерживать позицию. Наши ряды заметно поредели — пока мы видели только раненых, но солдаты, которые унесли их, не вернулись обратно, и это сильно ослабило нас. Нам пришлось отступать. Их ряды постоянно пополнялись, а к нам никто не шел на помощь. Мы начали отступление, но организованно. Наши патронные сумки были пусты, и санитарной повозки тоже не было, но тут прибыли 800 человек консульской гвардии, у которой были груженые патронами холщовые мешки. Они прошлись по нашим рядам и раздали нам патроны. Они спасли нас.

Затем огонь усилился, и тут появился Консул. Мы воспрянули духом. Он поставил свою гвардию в центре строя и скомандовал идти вперед. Они сразу же остановили врага — построившись в каре, они вели бой. Великолепные конные гренадеры перешли на галоп, сразу же атаковали врага и разорвали их конницу на куски. Ах! Это дало нам минутку, чтобы передохнуть и снова обрести уверенность. Но, не имея возможности устоять против консульских конных гренадеров, они повернулись к нашей полубригаде и, орудуя саблями, въехали в первые ряды. Я получил такой удар саблей по шее, что моя косичка оказалась на волоске, к счастью, она была самой толстой в моем полку. Мой эполет был отрезан вместе с куском моей шинели и рубашки, и сам я тоже был слегка ранен. Я упал в канаву.

Атаки кавалерии были ужасны. Со своими драгунами Келлерман сделал три захода подряд — сначала он шел вперед, а потом отходил. Я, слегка оглушенный, лежал в канаве, а над ней проносились его лошади. Я бросил свой ранец, патронную сумку и саблю. Я ухватился за хвост отступающей драгунской лошади, а мои вещи остались в канаве. Я сделал несколько шагов вслед за той лошадью, которая увлекала меня, а затем обессиленный и задыхающийся рухнул на землю. Но, слава Богу, я был спасен! И если бы не моя копна волос, которые я все еще имею в свои семьдесят два, я бы погиб.

У меня было время найти свое ружье, патронную сумку и ранец (вся земля вокруг была усеяна ими). Я занял свое место во 2-й гренадерской роте, меня очень тепло приняли. Капитан пожал мне руку. «Я думал, ты погиб, храбрец», — сказал он. — «Тебе нанесли хороший сабельный удар — ты лишился косички, у тебя сильно повреждено плечо, и поэтому тебя надо отправить в тыл». — «Благодарю вас, у меня полная сумка патронов, и я собираюсь отомстить за себя всем, кого я встречу на своем пути, они причинили мне слишком много вреда, и они заплатят за это».

Мы отступали вполне благополучно, но батальоны заметно поуменьшились и были готовы сдаться, если бы не храбрость их офицеров. До самого полудня мы держались, сумев сохранить порядок и дисциплину. Оглянувшись, мы увидели Консула, сидящего на краю придорожной канавы у дороги в Алессандрию, держащего свою лошадь за уздечку и подбрасывающего небольшие камушки своей плетью. Пушечные ядра катились по дороге, а он их словно и не замечал. Когда мы подошли к нему, он сел на лошадь и поскакал за нами. «Смелее, солдаты, — сказал он, — пополнение на подходе, держитесь!»

Сказав это, он отправился на правый фланг. Солдаты кричали: «Vive Bonaparte!» Несмотря на то, что на равнине было множество убитых и раненых, у нас не было времени собрать их, мы должны были показать себя повсюду. Залпы шедшего в арьергарде батальона сдерживали натиск врага, но эти проклятые патроны не входили в засорившиеся дула наших ружей, и нам приходилось мочиться в них, чтобы их прочистить. На это уходило много драгоценного времени.

Мой храбрый капитан Мерле, шел за вторым батальоном, и капитан сказал ему: «У меня есть один из ваших гренадеров, который получил исключительный сабельный удар». «Где он? Пусть он выйдет, чтобы я мог посмотреть на него. А! Это вы, Куанье, не так ли?» — «Да, капитан». — «Я думал, что вы уже среди мертвых, я видел, как вы упали в канаву». — «Они хорошо врезали мне, видите, они отрезали мою косичку». — «Подите сюда, загляните в мой ранец — там лежит мой „sauve-le-vie“[21] и сделайте глоточек, чтобы излечиться. Сегодня вечером, если мы останемся живы, я приду за вами». — «Теперь я спасен на целый день, мой капитан, я буду драться еще лучше». Другой капитан сказал: «Я хотел, чтобы он отошел в тыл, но он не захотел». — «Охотно этому верю, он спас мне жизнь у Монтебелло». Они пожали мне руку. Как прекрасна благодарность! Я буду помнить об этом всю свою жизнь.