Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - [26]

Мы всю ночь шли по разным дорогам. В полночь наш полковник мсье Лепре остановился и сказал: «Поддерживайте полную тишину — идеальную тишину». Затем он приказал первому батальону двигаться. Мы шли по таким узким дорогам, что даже не могли разглядеть друг друга. Офицеры, которые ехали верхом, спешились, и в наших рядах воцарилась мертвая тишина. Мы шли и шли, и наконец, вышли на вспаханное поле. Нам по-прежнему запрещалось шуметь или разводить костры. Мы были вынуждены устроиться среди огромных комьев сырой земли и так дожидаться утра.

На следующее утро нам приказали выступить с пустыми желудками! Нам попадались только полностью разоренные деревни. Мы шли по оврагам и болотам, пересекали большие ручьи и входили в заросшие кустарником селения. Ничего съестного. Дома брошены. Наши офицеры мучились усталостью и голодом. Мы ушли из этих болотистых мест и, повернув налево, вошли в окруженную садами и огородами деревню. Здесь мы нашли немного муки, немного хлеба и немного скота. Мы тогда просто умирали от голода.

12-го две наши полубригады встретились с нашим правым крылом, и наша дивизия вновь воссоединилась. Нам сказали, что название этой деревни — Маренго. Утром прозвучал сигнал барабана на завтрак. Какое счастье! Прибыло 27 груженых хлебом фургонов. Вот радость для умирающих от голода! Каждый был готов взять на себя любые дополнительные обязанности. Но каково же было наше разочарование! Весь хлеб был сырой и заплесневелый. Но нам пришлось смириться с этим.

13-го на рассвете, мы вышли на открытую равнину, а в два часа нас построили в боевой порядок. С нашего правого крыла прибыли адъютанты, которые двигались во всех направлениях. Все пришло в движение — 24-я полубригада была отправлена вперед без поддержки. Он прошла большое расстояние, подошла к австрийцам и столкнулась с ними в серьезном бою, из которого вышла с большими потерями. Чтобы отразить натиск врага ей пришлось построиться в каре. В таком ужасном положении Бонапарт бросил ее. Поговаривали, что он хотел, чтобы ее уничтожили. И причина на то была. Во время битвы при Монтебелло эта полубригада, которой генерал Ланн приказал открыть огонь, начала убивать своих офицеров. Солдаты пощадили только одного лейтенанта. Я действительно не знаю, что могло послужить поводом для такой ужасной мести. Консул, узнав о произошедшем, скрыл от всех свое негодование. Он не мог позволить себе проявить его, находясь перед лицом врага. Переживший гибель своих товарищей лейтенант был назначен капитаном, ее штаб восстановлен, но, тем не менее, понятно, что Бонапарт не забыл об этом инциденте.

Около пяти или шести часов вечера нас отправили на помощь 24-й. По прибытии, ее солдаты и офицеры накинулись на нас с руганью, заявив, что мы просто оставили их на произвол судьбы, в то время как им очень нужна была наша помощь. Они были потрясены этим. Я думаю, что 24-я потеряла половину своего личного состава, но это не помешало ей прекрасно сражаться на следующий день.

Теперь уже не было никаких сомнений в том, что австрийцы находились впереди нас, в городке Алессандрия. Всю ночь мы простояли в боевой готовности. Форпосты были выдвинуты вперед как можно дальше, а также были поставлены и небольшие пикеты. 14-го, в три часа ночи, они внезапно напали на наш небольшой пикет, который состоял из четырех человек, и убили всех. Это послужило сигналом к подъему. В четыре часа на правом фланге шла перестрелка. Наши барабаны пробили общую тревогу, и подъехавший адъютант приказал нам построиться для боя. Мы были вынуждены отступить немного назад на красивое пшеничное поле, которое находилось на пологом склоне скрывавшего нас холма, и ненадолго остановиться. Внезапно из болот появились их тиральеры, а затем вступила артиллерия. На первую роту обрушилась граната и убила семь человек. От ружейной пули погиб стоявший возле генерала Шамбарлака ординарец, а сам он галопом ускакал.[20] До конца дня мы его не видели.

Подошел невысокий генерал с прекрасными усами, он нашел нашего полковника и спросил, где наш генерал. Мы ответили: «Он исчез». — «Хорошо, тогда я приму командование дивизией». И он немедленно взял на себя ответственность за роту гренадеров, в числе которой был и я, и строем повел нас в атаку. Мы открыли огонь. «Не останавливайтесь, заряжайте ружья на ходу, — сказал он. — Вы отступите только по сигналу барабана». Затем он поспешил к своей дивизии. Он едва успел занять свое место, когда из-за ив появились австрийцы. Они были обстреляны нашими батальонами, и в свою очередь тоже стреляли в нас. Наш маленький генерал ответил, и так мы попали между двух огней, словно принесенные в жертву …. Я спрятался за большой ивой и стрелял в них, но я не мог действовать так непрерывно. Ядра летели со всех сторон, и, в конце концов, мне пришлось лечь на землю, чтобы защититься от самого маленького ядра, благодаря которому меня осыпало целым дождем из обломанных веток. Мне казалось, что теперь мне конец.

К счастью, наша дивизия продвигалась вперед побатальонно. Я встал, и, оказавшись в одной из рот, провел с ней весь остаток дня, так как в ней осталось не более четырнадцати из наших ста семидесяти четырех гренадеров — остальные были убиты или ранены. Нам нужно было вернуться к нашей первой позиции под небольшим обстрелом. В нас летели всевозможные снаряды, а мы, стоя у дороги на Алессандрию, должны были поддерживать левое крыло нашей армии. У нас был самый тяжелый участок, австрийцы постоянно пытались обойти нас с фланга, и нам приходилось постоянно вести по ним огонь, чтобы не дать им зайти в наш тыл.