Воспоминания русского дипломата - [115]

Сношения с Сербией были установлены по Дунаю. С этой целью была учреждена Экспедиция особого назначения, во главе коей был поставлен флигель-адъютант Веселкин.

Первый транспорт снарядов из России стал приходить в Сербию во второй половине ноября 1915 года, как раз в то время, когда второе австрийское вторжение достигло высшего военного развития. Целый ряд прекрасно укрепленных горных позиций без боя оставлялся сербами, потому что нечем было стрелять. Верховное сербское командование переехало из Вальева в Крашевац, где находился главный арсенал. В некоторых местностях австрийцы, в особенности венгры, произвели ряд жестокостей и насилий над местным населением. Катастрофа казалась неминуемой. В это время старый король покинул свое уединение в Тополе, куда поселился, сдав бразды правления своему сыну королевичу Александру. В Тополе он построил великолепный храм, соорудил склеп для своих предков, а сам жил в маленьком, скромном домике сельского священника, сильно страдая от подагры и ревматизмов, нажитых им еще в молодости, когда он сражался в рядах французской армии против немцев в 1870 году.

Видя всеобщее смятение и слыша со всех сторон, что Сербии грозит неминуемое разрушение и гибель, король решил поехать к своей армии. Тщетно министры отговаривали его. Впоследствии король сам с трогательной скромностью рассказывал мне о своем поступке.

– Про меня рассказывают всякие небылицы, – сказал он мне. – Не верьте им. Я ничего особенного не сделал. Вы видите, что я стар и никуда не годен. Что удивительного в том, что я предпочел бы умереть, чем видеть позор моей родины. Я поехал в окопы и только это и сказал солдатам. Я им говорил: «Пускай, кто хочет, уходит по домам, а я останусь здесь и умру за Сербию». Ах, если бы Вы видели наших солдат. Какие это необыкновенные люди. Они плакали, целовали мое пальто. Все остались и сражались, как львы. Сербам нужно, чтобы кто-нибудь смотрел на них, тогда они делают чудеса храбрости.

И то, что рассказывал король, произошло на самом деле. По отзывам очевидцев, армия переродилась с его приездом. Болгарский военный агент в Нише называл это «казусом военной патологии». Счастливо подоспевшие русские снаряды довершили дело перерождения армии. Войска были к тому же озлоблены зверствами неприятеля. Главное руководительство австрийской армией было на редкость бесталанное и медлительное, как мне объяснял тот же военный агент. В результате полный разгром австрийской армии сменил собой ожидавшуюся катастрофу Сербии.

О входе короля в Белград я приведу его собственный рассказ, который мне также пришлось от него выслушать. Бой шел на улицах, когда король [Петр I] въезжал в город, не слушая предостережений тех, кто его останавливал. Толпа народа теснилась вокруг него, стараясь коснуться его, женщины старались просунуть ему в карманы крестики и образочки. Медленно продвигаясь, король остановился у первой церкви, но она оказалась заперта. Тогда он со всеми окружающими направился к собору. Он также был заперт, но из окна увидели, что ключ находится во внутренней скважине двери. Тогда кто-то перелез через окно в собор и отворил дверь. Король вошел, за ним хлынула толпа. «Священника не было. Мы все опустились на колени и так горячо молились, как редко приходится в жизни, и все плакали».

Роль короля Петра, нашедшего простые, от сердца идущие слова, которые зажгли с новой силой упавшую веру в солдатах, его въезд в освобожденный Белград и молитва с простым народом в храме, – все это – кусочек героического эпоса, который далеко уносит нас от современности. Это – проблески света, на которых отдохнула на минуту измученная душа сербского народа, который так далек был тогда от мысли, что его снова постигнет бедствие, во много раз более тяжкое… Радостное возбуждение царило в Нише и во всей Сербии. Сдалось 70 000 пленных, было взято много вооружения и всякого добра. Ежедневно по улицам Ниша проходили пленные. Большая часть их была из славян и они с пением славянских песен радостно шли по улицам. Отношение сербов из простонародья было самое благодушное. На улицах можно было видеть, как им давали хлеба, оделяли папиросами.

___

Здание миссии, где я остановился, был старый живописный турецкий канак[183], в котором жил некогда турецкий паша, а потом поселился король Милан. Оно принадлежало его вдове, королеве Наталии. Последняя уступила его нишскому округу; после войны там предполагалось устроить русский женский институт, раньше того помещавшийся в Цетинье.

В этом здании жил весь состав миссии и помещалась канцелярия. Комнаты были высокие, просторные, по середине от входа был громадный зал, в турецкое время отделявший селямлик (мужское помещение) от гаремлика (женского). В некоторых комнатах была прекрасная деревянная резьба и красивые турецкие потолки. Живописность дома довершалась старым тенистым садом, с мраморным фонтаном по середине. Мрамор был украшен тонким орнаментом. Русская миссия была помещена лучше всех прочих. Остальные мои иностранные коллеги поместились в маленьких плохеньких квартирках в городе.

Родина Константина Великого, Ниш, как большинство сербских городов, был живописно расположен, окаймленный на восток горами в направлении к Болгарии, с быстро протекавшей через город рекой Нешавой. Он считался вторым городом в Сербии, и его горожане называли его «гордый Ниш». На самом деле, это был прескверный городишко, грязный, с такими лужами на некоторых улицах, что одну из них, через которую мне ежедневно приходилось проезжать в русскую больницу, мы прозвали Дарданеллы. Однажды, когда мне пришлось проезжать через эти Дарданеллы, мои лошади, которые были в довершение того слепы, ибо других нельзя было достать в Нише в военное время, испугались, начали бить ногами, обдавая меня всего грязью. Положение было критическое, потому что выйти из экипажа значило бы погрузиться по колено в грязные, вонючие Дарданеллы. Я стал взывать о помощи. На мое счастье, поблизости оказался солдат, который с ленивым интересом следил за тем, как мы барахтались в луже. Он не имел никакого намерения форсировать Дарданеллы, но серебряная монета, которую я показал ему издали, убедила его. Он подошел к коляске, и я на его спине благополучно переправился на берег, а оттуда, весь покрытый грязью, должен был вернуться через город домой. Таков был патриархальный «гордый Ниш».