Воспоминания русского дипломата - [116]

На мое счастье, приехав в Сербию, я нашел самый удачный состав миссии. Первым секретарем был В. Н. Штрандман, который был в Сербии уже во время Балканского кризиса и был прекрасно знаком с политической обстановкой и сербскими деятелями. Это был умный и способный молодой дипломат, горячий патриот, который с любовью относился к делу. В сношениях с сербами он проявил много выдержки и такта и составил себе прекрасное положение. Вторым секретарем был Зарин. В состав миссии входили также вице-консул Емельянов и секретарь консульства Якушев. Очень ценным для маня человеком был драгоман миссии Мамулов, кавказец, бывший кавалерийский офицер, уже двадцать лет пробывший в Сербии и знавший всю ее подноготную. Он говорил по-сербски, как серб, знал всех и все его знали, и был прекрасный знаток лошадей, что впоследствии сослужило мне немалую службу при нашем отступлении из Сербии. Благодаря этим прекрасным людям, наше тесное сожительство под одним кровом было очень приятно. Мы жили действительно, как дружная единомысленная семья.

Освобождением Белграда от неприятеля закончилась кампания 1914 года. Военные агенты ставили сербам в упрек, что, разбив австрийскую армию, они не переправились тотчас вслед за ней через Дунай, и таким образом не использовали до конца результаты своей победы. Сербы утверждали, что не могли этого сделать, потому что у них не было достаточно сильной для того конницы. Кроме того, армия была сильно утомлена и для новых действий нуждалась в предварительном отдыхе.

Четвертого декабря я вместе с Пашичем и с двумя секретарями миссии выехал в Крагуевац представить мои верительные грамоты престолонаследнику. С нами поехали туда приехавшие в Ниш по своим делам Веселкин и его офицеры. Путь шел по живописной долине реки Моравы.

Я воспользовался путешествием в одном вагоне с Пашичем, чтобы основательно и по душе поговорить с ним о том, что считал главной целью своей миссии, а именно о необходимости уступки Сербией Македонии в пользу Болгарии. Разговор наш носил предварительный характер. Я сказал Пашичу, что в отношениях с ним, как представитель России, я считаю долгом придерживаться самой полной искренности, независимо от того, приятна она или нет в данную минуту. С этой точки зрения я считал необходимым предупредить его, что у нас не видят иного способа привлечь Болгарию на свою сторону, как обещая ей, в результате победоносной войны, уступку Македонии в рамках договора 1912 года. Конечно, такая уступка не могла быть сделана даром, а лишь в случае выступления Болгарии на нашей стороне против Турции. С другой стороны, я отдавал себе отчет в том, что за жертву, которую требовали от Сербии, последняя имела право рассчитывать на соответствующие земельные вознаграждения. В интересах России было возможное усиление Сербии, и с этой точки зрения наше посильное содействие в деле национального объединения ее с австрийскими сербами было заранее обеспечено. Сербам, конечно, была, крайне важна поддержка России, ибо другие наши союзники – Франция и Англия – не могли с той же горячностью относиться к этому делу; у них могло даже возникнуть сомнение в том, насколько желательно распадение Австрии и чрезмерное усиление Сербии с утверждением ее на Адриатике.

Пашич ответил мне, что я не должен сомневаться в том, насколько Сербия чувствует себя обязанной России, и что если она пойдет на тяжелые для нее уступки, то это будет исключительно ради нас, а не наших союзников. Он сказал мне, однако, что на уступки в объеме договора 1912 года не пойдет ни один ответственный человек в Сербии. Кроме того, он с сожалением относился к тому, что с нашей стороны было уже подано слишком много надежд Болгарии. По его словам, это была плохая тактика; на Болгарию гораздо больше подействовали бы угрозы, что она ничего не получит. Вообще он считал, что требуемые от Сербии уступки особенно тяжелы потому, что Болгария далеко не заслужила их своим поведением, что они все равно не побудят последнюю выступить. Все эти аргументы мне пришлось не раз выслушивать от него впоследствии.

Мы приехали в Крагуевац вечером того же дня и переночевали в вагоне. На следующее утро, 5 декабря, была назначена аудиенция. За мной прислали парадную дворцовую коляску, в которую я сел вместе с гофмаршалом. В другой коляске ехал секретарь. Мы ехали в сопровождении почетного конвоя гвардейских гусар. По улицам маленького городка стояли толпы народа, которые горячо приветствовали представителя России, снимали шапки, махали платками и кричали «живио». Наследник жил в маленьком каменном домике. Когда мы подъезжали к нему, выстроенные на улице войска взяли на караул и музыка заиграла «Боже, царя храни». Одноэтажный домик наследника состоял не больше чем из трех или четырех комнат. Для моего приема ему пришлось вынести свою кровать и превратить спальню в гостиную.

Согласно установленным обычаям, я заранее сообщил Пашичу текст моей речи, для того чтобы он мог заготовить ответ на нее. В обычное время обмен речей при вручении верительных грамот не содержит в себе ничего, кроме приветствий и любезностей. На этот раз я счел нужным отклониться от протокола. Кроме весьма теплого обращения к Сербии и уверения, что она не будет покинута Россией, я в конце речи добавил, что одной из главных своих задач Россия ставит умиротворение на Балканах и что, принеся много жертв, она ожидает от Сербии содействия своей задаче.