Воспоминания - [159]

По–прежнему все нужное для мастерской я закупала сама. Я ходила по оптовым магазинам и товарным складам, подыскивая материалы для вышивок, подбирая шелка и ткани для образцов. Я теряла время, уставала, но мне нравились эти закупочные походы. Мне удавалось заглянуть в мир совершенно новый для меня, и при этом такой древний в рассуждении французской торговли, все еще исполненный своеобразной поэзии.

Определенно кружили голову гигантские склады, где я покупала штуки китайского шелка на больших деревянных бобинах. Пол был заставлен тяжелыми тюками шелка–сырца с Востока, на рогожках — китайские иероглифы. На полках — богатейший выбор высокого качества шелков для вышивки. Все пестрело многоцветьем, словно попала в огромную коробку с красками. Мне нравилось трогать шелка, подбирать оттенки в тон и по контрасту. Я встречала ткани, словно пришедшие из моего прошлого. Однажды набрела на бледно–желтую крученую нить, примерно с такой работали в монастырях в Москве, где я училась у монахинь вышивать лики святых, оттеняя запавшие щеки поперечными стежками. Были там и настоящие, не тускневшие от времени золотые и серебряные нити для золотого выпуклого шитья корон и орлов по набивке из картона и хлопчатой бумаги. Используют ли сейчас эти дорогие материалы? Когда они мне попадались, я испытывала острое желание вернуться к пяльцам, к спокойной и кропотливой работе.

И еще были величественные и затхлые склады с лионским шелком; на стенах и в альбомах — клочки тканей столетней и старше выделки, а станки на фабриках и сегодня тогдашние. Некоторые образцы я узнавала, как старых друзей, я помнила их по драпировке кресел и парчовым занавесям в дворцах Царского Села и Петергофа. Теребя теперь парчу и шелка, я восхищалась вкусу, искусности и мастерству, накопленным поколениями. Это ремесло удержалось на старых парижских улицах, и работали там по старинке. Там мало что менялось на протяжении веков, рекламы они не знали, о конкурентах не тревожились — просто корпели над работой, как встарь.

В ногу со временем шли склады, где я брала шерстяные ткани. Продавцы здесь были моложе и расторопнее, во всем ощущался предпринимательский зуд.

Новые обязанности заставляли меня жить совершенно по–новому, но я вовсе не ожидала, что одним разом переломится и моя природа. Я по–прежнему терялась из за пустяков и, сознавая это, старалась избегать ситуаций, где могла обнаружить свою бестолковость. Но все равно попадала в такие ситуации, и тогда я старалась скрыть неуверенность за напускным равнодушием. Разумеется, никого, кроме меня, это не обманывало, и в большинстве своем мои партнеры наживались на моей наивности. Было мучительно, когда это открывалось, и я совсем падала духом.

Внешне я вполне приспособилась к новым занятиям, прониклась незнакомой жизнью, наблюдала ее обычаи. Я видела, как ведется дело, знала внутренние пружины главнейшей в Париже отрасли, производящей роскошь. Я сама была к ней причастна. Но шло время, открывались глаза, и в душе начался разброд. Я гордилась тем, что сама создала себе положение, но по каким правилам вести дело, я так и не могла уразуметь. Всю жизнь я была покупательницей, а теперь оказалась по другую сторону прилавка, и это сбивало с толку. Я не могла привыкнуть к пересудам за спиной заказчиков. Мешало и то обстоятельство, что у меня был очень бесхитростный, если не глуповатый взгляд на вещи, чему, полагаю, надо дать объяснение. Я была воспитана в убеждении, что не совсем правильно уделять много внимания одежде и тратиться на нее, что, в сущности, это дурно, а тут я поощряю порочные наклонности — тщеславие и мотовство! Но я скоро убедила себя в том, что мои высокие чувства расходуются на особую категорию людей — завсегдатаев дорогого модельного дома, а эти особы способны сами защитить себя. Я и не представляла, что настолько узнаю женскую психологию за годы работы модисткой.

Я по–прежнему поддерживала близкие отношения с Шанель, и она не уставала учить меня жизни. Я утратила массу иллюзий, но по крайней мере научилась видеть вещи, как они есть, а не в свете былых представлений, и за это я ей благодарна. И еще одну важную вещь она для меня еделала: научила внимательнее относиться к своей внешности. Не так давно мне были не по средствам богатые туалеты, но я особо не жалела об этом. Еще раньше, в войну, редко случалось задуматься о внешнем виде, а в революцию и вообще было не до того. Первые два года в изгнании я почти не снимала траур. Я забыла думать о нарядах. Опытные камеристки, некогда занимавшиеся мною, остались в прошлом. И Шанель с обычною прямотой остерегла меня от небрежения внешностью.

— Вы совершаете большую ошибку, щеголяя в виде беженки, — учила она. — Не рассчитывайте возбудить к себе сочувствие, люди просто станут избегать вас. Если вы думаете заводить собственное дело, извольте являть собою процветание.

Меньше всего я хотела возбуждать к себе жалость и потому прислушалась к ее совету. Мало–помалу она приодела меня, научила пользоваться косметикой, которой я прежде почти не знала. Она даже прислала шведскую массажистку и заставила сбросить лишний вес.