Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [178]

Еще Канкрин любил хвастать своим плебейским происхождением. Многим из читателей, может быть, неизвестен анекдот или, скорее, repartie[1217] Канкрина одному вельможе, не отличавшемуся умом, который, думая задеть его за живое, сказал как-то раздосадованный, вследствие замечаний министра финансов по случаю неправильности какого-то счета: «Я, граф, ведь бухгалтером никогда не был», и тогда Канкрин, приподнимая свои очки, ответил: «А я, батюшка, и бухгалтером, и кассиром, и конторщиком был, а только вот уж дураком никогда не был». Итак, Канкрин был не злопамятен и только иногда впоследствии говаривал, при докладе, Грошопфу: «Фот интересная саписка, сообщенная мне министром юстиции; фосмите ее к сепе, только уж, пошалуста, не попрафляйте». Эти замечания значительно поубавили в Грошопфе страсть к этим нелепым исправлениям в чужих бумагах. Зато он сделался особенно яр в преследовании официальной литературы своего отделения и по пяти раз заставлял каждую бумагу переписывать набело, пока не находил ее полною изящнейшей гармонии. Барон Корф, Сперанский, переводчик департамента Николай Модестович Бакунин и еще несколько весельчаков уверяли, что Карл Иваныч, играя дома по воскресеньям на скрипке, кладет официальные бумаги на ноты и разыгрывает их своим волшебным смычком. Этот фарс с самым серьезным видом рассказывал Бакунин за обедом, по воскресеньям, у Дмитрия Гавриловича Бибикова, который этому благосклонно смеялся и раз как-то сказал в своем интимном кружке: «А, право, наш Карл Иваныч претипичная личность; он удивительно как идет в русский водевиль вроде каких-нибудь „Чиновников между собою“». Это было сказано при Бакунине, который тотчас принялся хлопотать о водевиле, долженствовавшем явиться под названием, придуманным его превосходительством.

Не прошло месяца, как водевиль был готов. Водевиль этот, написанный Сперанским и Корфом с комп., не выдерживал даже и в то время ни малейшей критики и грешил отсутствием всех сценических качеств. Вследствие этих отрицательных достоинств водевиль «Чиновники между собою» не был допущен на сцену Императорского театра, а поставлен был на бывшем тогда театре любителей, в Моховой улице, в доме Рунича. Актерами и актрисами были некоторые из департаментских чиновников и их родственницы, жены, сестры; но главную роль начальника отделения, Карпа Иваныча Грошева, по приязни со Сперанским, взялся сыграть превосходный тогдашний комик Николай Осипович Дюр[1218]. Ему хотелось схватить как можно вернее тип и всю характеристику своего персонажа; этою ролью, исполненною на домашнем частном театре, Дюр должен был начать ряд новых ролей: резких, типичных, основанных на искусной гримировке и верной костюмировке. Для этого под видом просителя-датчанина, купеческого приказчика, интересующегося каким-то законфискованным товаром, он явился в Департамент внешней торговли и от имени директора был представлен бароном Корфом начальнику таможенного отделения г-ну Грошопфу, с которым беседовал и рассуждал по-русски и по-немецки, старательно уродуя тот и другой языки и вставляя почти при десятом слове датские, весьма не парламентского характера восклицания. Дюр в продолжение трех четвертей часа вполне изучил Грошопфа – чиновника и начальника отделения, тем более что Карл Иванович, конечно нисколько не подозревая, что его нравственно анализируют, рисовался перед иностранцем, развивая свою бюрократическую деятельность и покрикивая на своих подручников, которых он никогда не называл своею правою рукою, а говорил, что все они его левая рука. Но Дюру нужен был еще Грошопф в домашнем быту, Грошопф человек, а не департаментская клавиша. И этот проказник, облекшись в совершенно иной вид, явился к Карлу Иванычу в воскресенье в качестве страстного любителя музыки инструментальной и вокальной. А штука в том, что Карл Иваныч, независимо от департаментских занятий, бюрократической исполнительности и расстановки запятых, ничего так не любил, как играть на скрипке, стоя у окна в своем васильеостровском кабинете весь в белом, т. е. в белом обычном галстухе, более чем когда подпертом, и, вместо вицмундира, в длинном до пят, широком белом канифасном[1219] шлафроке. При этом Карл Иваныч всегда смотрел вкось сбоку в огромное зеркало, чтобы удостовериться в эффектности позы своей длинной белобрысой фигуры. Дюр, в качестве страстного гитариста, явился к нему с гитарой, и они провели целое утро, играя кто в лес, кто по дрова, но все-таки восхищаясь игрою друг друга. Этот любитель-гитарист уговорил Грошопфа, не любившего театра и никогда в театре, особенно русском, не бывавшего, принять от него в дар ложу на представление новой пьесы «Чиновники между собою», которую будто бы написал приятель одного знатного и богатого юноши, берущего у него уроки на гитаре, и этот-то юноша-гитарист подарил ему, гитарному учителю, несколько билетов, так как надо стараться, чтобы театр был полон.

В вечер представления театр был полнехонек, что, впрочем, сделать было нетрудно, потому что театр-то был весьма невелик. Карл Иваныч с сестрицами сидел в ложе и вскоре начал узнавать себя. Сестрицы и мужья замужних сестриц, все чиновники разных таможен в вицмундирных фраках, на немецком диалекте объяснили Карлу Иванычу, что кто-то вздумал подшутить над ним (он, однако, так и умер, не узнав авторов этой шутки), выведя его на сцену и мстя, вероятно, за какую-нибудь служебную неприятность, столь неизбежную в водовороте административной бюрократии. При этом родственники и родственницы Карла Иваныча старались «золотить пилюлю», объясняя ему, что не было на свете ни одного знаменитого человека, которого не тронула бы общественная критика, и, вероятно, для большего эффекта эти добрые родственники и сестрицы напоминали своему брудеру, штатсрату и риттеру