Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [176]

Я в то время уже больше трех лет бывал у Дмитрия Гавриловича по воскресеньям, а потому знал все подробности его неофициальной и интимной характеристики и вследствие-то этого знания, нисколько не сконфузясь, а только краснея под действием наведенных на меня дамами лорнетов, рассказал все происшествие, изображая его в лицах со всевозможным комизмом и напирая в особенности на страх, выраженный мною перед его высочеством, относительно моего начальника. Все помирали со смеху; даже у старика Сергея Сергеевича сон прошел, и он, привлекши меня к себе и поцеловав, как ребенка, в голову, сказал:

– Ну спасибо, душечка, напотешил нас, напотешил!..

Тогда письмо было мне отдано с рекомендациею привезти письменный или изустный ответ Ильи Гавриловича, а письмо передать непременно самому Илье Гавриловичу. Десять минут или четверть часа спустя после этого приказание Дмитрия Гавриловича было в точности исполнено, при содействии быстроногого извозчичьего иноходца.

Илья Гаврилович, прочитав письмо брата своего, весело улыбнулся и, обратясь ко мне, сказал, что я могу передать его брату, Дмитрию Гавриловичу, что происшествие, о котором он в письме своем упоминает, не имело никаких неприятных последствий; но что все-таки, как только его высочество проснется, он ему доложит письмо Дмитрия Гавриловича, у которого вечером же надеется пить чай, и тогда обо всем расскажет ему во всех подробностях.

Впоследствии я узнал, что в день нашей встречи с его высочеством он за что-то сильно разгневался на разводе в Михайловском манеже, и этот гнев непременно отразился бы на всех окружающих великого князя, но мгновенная вспышка на нас все изменила, и наш страх, особенно страх, внушаемый особою Дмитрия Гавриловича; все это так показалось комичным его высочеству, что он во весь обед был необыкновенно весел и забыл о причине своего неудовольствия на разводе поутру.

Кроме лиц, служивших при Д. Г. Бибикове, в то время, которое я описываю, был памятный для всего департаментского и таможенного чиновничьего люда начальник так называемого тогда «таможенного», или второго, отделения Департамента внешней торговли статский советник Карл Иваныч Грошопф, чистейший прототип чистокровного министерского бюрократа времен прошедших. В те времена без форменного фрака немыслим был чиновник, обязанный соблюдать все тонкости формы и непременно иметь черные брюки и такой же жилет с металлическими пуговками, а в праздничные дни и в торжественных случаях из белого пике с такими же пуговицами и белый, а не черный галстух[1207]. Карл Иваныч все это соблюдал; но только галстух носил всегда праздничный, т. е. белый, с анненскою лентою на нем, превысокий, с пребольшими и туго накрахмаленными воротничками, заставлявшими его держать голову прямо и высоко кверху. Карл Иваныч был роста изрядного, в то время, около 1830 года, не столько худ, сколько тонок, но вовсе не гибок, а словно, как говорится, аршин проглотил, чему много способствовала длинная шея, обтянутая тем белым тугим галстухом, о котором я сейчас упоминал. На этой шее высилась вздернутая голова, покрытая массою завитых барашков белесовато-льнянистых чухонских волос, осенявших, как шапкою, бледную физиономию, изуродованную оспою до того, что лицо Карла Иваныча было словно татуировано. Это, однако, не мешало почтеннейшему Карлу Иванычу быть влюбленным в свою особу, которою он в каждом зеркале любовался, и при этом до годов довольно основательных, т. е. лет до пятидесяти, постоянно разыгрывал роль разборчивого холостяка, почему и умер в маститой старости в качестве рыцаря-тамплиера[1208], т. е. безбрачника. Эти видимые странности Карл Иваныч выкупал тем, что, будучи начальником, и довольно брюзгливым, очень взыскательным и нестерпимо мелочным, он собственно зла решительно никогда никому не сделал по службе, а, напротив, многим умел очень деликатно подавать руку помощи, хотя при этом постоянно укорял мотовством и беспорядочностью, всегда ставя в пример свою собственную аккуратность. Сверх того Карл Иваныч был превосходный родственник. Так, например, он жил на Васильевском острову, в собственном каменном, довольно доходном доме и лелеял там мать свою[1209], оказывая нежные попечения и дружбу сестрам, брату[1210], племянникам и племянницам. В описываемую нами эпоху Карл Иваныч был начальником так называемого тогда таможенного отделения Департамента внешней торговли Министерства финансов, где пишущий эти строки начал свою службу пятнадцати– или шестнадцатилетним мальчиком, прямо с пансионской скамьи.

Тогда Карл Иваныч был чиновник-педант, наблюдавший даже за минутами службы и распекавший чиновников, если они против его огромных геликотовских золотых часов опаздывали хоть на полминуты. С Васильевского острова он всегда ездил в собственном экипаже, зимою в санях полуторных, а летом в дрожках-эгоистках[1211]; всегда, сколько я помню, Карл Иваныч имел все ту же пару коней: гнедую превысокую в корне и белую пристяжную на отлете с подвязною гривою, падавшею до земли или разлетавшеюся по ветру. В ту секунду, как било девять часов и на Зимнем дворце, насупротив, через площадь, здания департамента, и в залах департамента, входил Карл Иваныч в отделение, торжественно и гордо раскланиваясь в ответ на поклоны чиновников, шумевших стульями при появлении начальника. При этом стоило обратить внимание на походку Карла Иваныча, быструю, но какую-то странную, словно без сгибания ног. При всей этой аккуратности единственный раз, что Карл Иваныч не приехал вовсе в департамент, был тот, когда скончалась на его руках страстно любимая им мать. Непоявление Карла Иваныча в департаменте было эпохой в летописях второго отделения, имевшего своих Геродотов и Тацитов между молодыми чиновниками, любившими пошкольничать и позубоскалить. Из числа этих молодых чиновников были такие, которые довольно удачно пописывали не только прозой, но подчас и стихами и печатали их в тогдашних журнальцах и преимущественно в альманахах. Один из этих департаментских поэтов, некто Сперанский (вовсе, впрочем, не родственник знаменитого своего однофамильца графа Михаила Михайловича), природный симбирский дворянин, как-то впоследствии стушевался и исчез совершенно. Другой был барон Федор Федорович Корф, брат известного барона Юлия Федоровича и баронессы Корф, супруги нынешнего члена Государственного совета барона Модеста Андреевича. Барон Федор Федорович давно уже умер; но имя его более или менее осталось в литературе и в каталогах Смирдина, Глазунова и Базунова