Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [167]
В то время, когда происходит начало действия моего рассказа, Щулепников жил в доме графини Моден, который занимаем был департаментом против сквера Михайловского дворца, подле Михайловского театра. Это было до переселения департамента в нынешнее его помещение в доме Главного штаба. У Щулепникова всегда в среду вечером собирались десятка полтора или два чиновников разных ведомств, частью игравших в карты, частью калякавших и угощавшихся стаканами чая с грудами булок и сухарей; табакокурение было сильное. У среднего окна во второй комнате всегда можно было видеть самого Михаила Сергеевича, глубокомысленно игравшего в шахматы или в триктрак[1167] с неизменным партнером своим, громадным, широкоплечим, седокудрым, медведеобразным стариком, – Крыловым, истреблявшим массы сигар и стаканов чая. Оба игрока хранили глубокое молчание. Я посетил не менее ста этих скучных серед в течение моего служения под начальством Щулепникова, но мне не удалось услышать больше десяти или пятнадцати фраз, очень кратких, вышедших из уст бессмертного русского Лафонтена. Однако я неоднократно, сидя в уголке, наблюдал массивную физиономию Крылова, которую, будь я одарен способностью владеть карандашом или кистью, кажется, на память мог бы изобразить на бумаге или на полотне.
М. С. Щулепников был подобострастным поклонником знаменитого Фотия. Как все ханжи и иезуиты, Щулепников не был свободен от весьма некрасивых, совершенно плотских наклонностей, которые эти господа всегда стараются и умеют маскировать более или менее удачно. Так и у достопочтеннейшего Михаила Сергеевича была домоправительница, толстая Домна Степановна, бывшая замужем за его крепостным камердинером Лавром Находкиным. Всего забавнее было то, что у Домны Степановны было трое деток, шаловливых мальчишек лет 7–9, которым мать внушала, что лакомящий их постоянно вареньями, пряниками и конфектами барин Михаил Сергеевич есть их крестный папенька, а Лаврушка их тятька. Это внушение подавало повод к забавной игре слов, из которой Михаил Сергеевич пытался выковать нечто вроде каламбура. Так-то нередко можно было слышать в квартире Щулепникова озорные детские голоса, кричавшие: «Тятя, тятя, иди папу брить». Как бы то ни было, но некоторые чиновники счетного отделения, особенно же известные уже читателю помощник бухгалтера Серебряков и помощник контролера Синявский, преклонялись перед Домною Степановною и оказывали ей почтительное уважение.
На другой день первого моего воскресного дежурства у Д. Г. Бибикова молва, разнесенная экзекутором Грозновым, о том, что я был там принят и чем был наказан за мою ребяческую шалость с бюджетной запиской Серебрякова, произвела на всех служащих сильное впечатление. Это впечатление, с одной стороны, выразилось каким-то особенным ко мне вниманием как начальствующих в отделении, так и мелкотравчатых чиновников; с другой же стороны, оно выразилось проявлением как бы досады и зависти некоторых моих сослуживцев из – как Бибиков называл – jeunesse dorée. К числу этих молодых людей принадлежал в то время помощник столоначальника конфискационного отделения, малорослый, кругленький, золотушный, но вертлявый Николай Эварестович Писарев, приходившийся как-то сродни Бибикову и впоследствии игравший в Юго-Западном крае, при том же Бибикове, такую громадную роль, пользуясь неограниченною доверенностью своего всемогущего начальника[1168].
Едва я успел сесть за скучное дело переписки набело мириадов цифр в графах, как меня позвали к начальнику отделения в его квартиру. Припоминая себе вчерашний рассказ Бакунина об епитимье, которой Щулепников намеревался меня подвергнуть, – в чем, однако, он не мог успеть, благодаря благоразумию протоиерея П. И. Турчанинова, – я, признаюсь, опасался ежели не формальной епитимьи, то чего-нибудь в этом роде, например посещения с ним, Щулепниковым, ежевоскресно мариинской больничной церкви с обязательством стоять постоянно подле того налоя, на котором он читает Апостол, и перевертывать ему страницы, в виду всей публики. Подобному штрафу ханжа подвергнул однажды одного департаментского чиновника, Богдановича, за то, что тот в Варваринской гостинице проиграл на бильярде свой форменный фрак, почему вынужден был брать за месяц вперед у казначея свое жалованье. Мне отворила дверь Домна Степановна и как-то на этот раз особенно приветливо и умильно поклонилась, сказав:
– Имеем честь поздравить ваше благородие с начальническою фаворою.
– Какою фаворою? – спросил я с удивлением.
– Да как же-с, ведь вы вчерашнего числа изволили кушать в Моховой у безрукого нашего генерала.
