Воспоминания об о. Александре Мене - [14]

Там во второй половине дня нас ждёт местный историк, чтобы потом, когда схлынут толпы экскурсантов, все нам детально показать.

А до тех пор мы гуляем по этому своеобразному городу, который выглядит лишь подножием циклопической цитадели, заходим в книжный магазин. Вы покупаете несколько книг, в том числе сборник поэм Евтушенко.

— Батюшка, зачем это вам?

— А вдруг? Вдруг есть хоть одна человеческая строчка?

Обойдя чуть не весь город, осмотрев Джуму-мечеть, медресе, Армянскую церковь, решаем отдохнуть в пустынном парке.

Сидим на скамейке возле чайханы на открытом воздухе, видимо не работающей ввиду отсутствия посетителей.

Вы достаёте из сумки книжку Евтушенко, читаете вслух одну строфу за другой. Перелистываете страницы. Снова читаете. Хохочете над кокетливой выспренностью, беспрестанным самолюбованием автора.

— Даже там, где он вроде бы смел, прогрессивен, все это бойкая версификация, не имеющая никакого отношения к поэзии. Не о чем говорить! А знаете, Полковник, возможно, вы будете удивлены, последнее время я все чаще перечитываю Маяковского. Не говоря уж о его громадном таланте, это был непростой человек. Убеждён, при всём богоборчестве он в душе — глубоко религиозен, пусть неосознанно. Нечто вроде библейского Иова, спорящего с Богом.

И вы начинаете читать наизусть строфы из «Облака в штанах», «Флейты-позвоночника».

— Эй, граждане! Идите сюда! Открыто! — зовёт пожилой усач в белом переднике.

Мы переходим за столик чайханы. Нам подают крепкий чай в маленьких, перехваченных в талии бакинских стаканчиках, колотый сахар на блюдечке.

Чайханщика явно привлекают два непривычных посетителя. Он присматривается, прислушивается, затем подсаживается к нашему столику. Рассказывает о многонациональном городе, о подпольных миллионерах, о борьбе кланов, о том, как директор местного коньячного завода, узнав о грядущей ревизии, выпустил из бочек в канаву громадное количество «левого» коньяка и жители вёдрами черпали из этого потока. Потом делится с нами бедами своей семьи — все болеют, лечатся, приходится давать врачам огромные взятки...

— Всюду одно и то же, — говорите вы, тяжело вздохнув. — Как вас зовут? Гасан? Спасибо вам большое, Гасан! Надо идти.

— Нет. Так не отпущу. Сделаю вам салют.

Гасан порывисто встаёт, куда-то отходит. Внезапно вокруг чайханы взметаются фонтанчики, фонтаны, фонтанищи. Упругие струи воды дробятся на ветру, сверкают под солнцем, обдают брызгами зелень кустов и деревьев.

Чайханщик, сияя, провожает нас, просит заходить ещё.

Мы поднимаемся крутыми узкими улочками в цитадель. По булыжникам мостовой стекают потоки помоев. Шелудивые псы бегут за подводой, везущей накрытое брезентом мясо. Ветхие восточные старушки, присев на корточки, торгуют жестянками из-под консервов, книжками без переплётов, старыми фуфайками...

— Запоминайте, Полковник! Смотрите во все глаза. Вот вам наглядная иллюстрация к так называемому развитому социализму.

Мы проходим мимо каменной ниши, где подростки, торопливо передавая друг другу самокрутку, вдыхают какую-то «травку».

Наверху, в цитадели, встречаемся с местным учёным-историком. Он увлечённо водит нас по обширной территории крепости, рассказывает о битвах, завоеваниях и разгромах. До темноты лазаем с ним по раскопкам археологов, узнаем о фортификационном искусстве древних, о подземных ходах, выводящих к самому морю.

Не устаю дивиться тому, как местные учёные мгновенно распознают, с кем они имеют дело. Поражаясь вашей энциклопедической образованности, задают вопросы, втягивают в обсуждение научных проблем, делятся своими гипотезами.

— Владимир Львович, а не пора ли нам домой? — спрашиваете вы, несколько устав.

Вы, как и я, «жаворонок». Часам к одиннадцати вечера хотите спать, зато рано встаёте.

Утром слышу возглас:

— Володя! Смотрите, и сюда пришла осень!

Над успокоившимся морем треугольником летит громадная белая стая. Мы долго провожаем её взглядом.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — шепчут ваши губы. — Боже, буди милостив ко мне, грешному...

Целыми днями мы работаем. Обедать, несмотря на ваши уговоры, я не хожу. И порой вижу с балкона, как вы в одиночестве пролезаете через прутья решётки.

— Полковник, сегодня на второе давали котлету. Я вам её принёс. Съешьте, пожалуйста.

Садимся работать. Часа через два:

— Володя, а не макнуться ли нам в море? Застопорило, не пишется. Вот чем я занимался вместо дела, — вы показываете два листа бумаги, покрытые рисунками доисторических зверей. Тут и мамонт, и птеродактиль, и звероящер... Целых двенадцать изображений. В самом низу одного из листочков две условные человеческие фигурки с подписью: «Два дервиша».

— Это мы с вами, — говорите вы и собираетесь порвать рисунки.

— Что вы делаете?! Сашенька! Отдайте их мне, очень прошу!

Эти рисунки лежат сейчас передо мной. Изумительно исполненные, точно с натуры. И с юмором...

Искупавшись, мы поднимаемся по лестнице домой. В холле между вторым и нашим третьим этажом работает телевизор. Идёт какой-то детский мультик. И я вижу, как вы замираете, останавливаетесь, опускаетесь в кресло.

Давно заметил, кино просто притягивает вас. Любое. Я так и норовлю уйти, если фильм не нравится. Вы же ухитряетесь досмотреть до конца даже самую слабую картину, пытаетесь понять, почему плохо получилось, анализируете.