Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума - [6]

Мы ехали вдоль Рейна в новый центр одной из ветвей тогдашнего Теософского общества. Никакой дружественный прием там нас не ждал. Входили и выходили люди с чемоданами, приветствуя друг друга на лестнице. Очень крупная дама с детским лицом и дама чрезвычайно маленькая и изящная, разумеется, не могли ничего добиться от нас. Запинающийся немецкий и затрудненный французский Бугаева были неважной почвой для взаимопонимания. Наконец они поняли, что мы русские; это успокоило их, и они послали за человеком, который мог объясняться с нами. Однако вновь появившаяся дама оказалась еще неприступнее, заявив при том совершенно официально: "Вы желаете говорить с доктором Штейнером? Он только что пришел, и у него нет времени. К тому же где это видано — прийти с улицы и говорить с доктором Штейнером?!" Сбивчивые извинения Бугаева меня не устраивали. "Мы пришли не с улицы, а приехали из Брюсселя", — заявила я с некоторой обидой. "Можно приехать и из Америки и тем не менее ждать", — последовал ответ. Это было уж слишком. Я поклонилась сколь возможно сдержанно и повернулась к двери. "Подождите минуту, — удержала меня строгая дама, — я посмотрю, что можно сделать". Мое возмущение, кажется, не смутило ее. Вскоре она вернулась и сказала, что хотя у доктора Штейнера времени для нас нет, он тем не менее приглашает нас сегодня в пять часов посетить его лекцию для членов Теософского общества.

Мы ожидали лекции в менее радужном настроении. Стоило ли мчаться сломя голову с нашими жгучими вопросами в Кёльн ради того, чтобы высиживать какую-то лекцию, к тому же на совершенно непонятном языке? — Разумеется, эти люди беспокоились о нас еще меньше, чем те в Брюсселе. Из вежливости мы все же пошли туда.

В продолговатом с голубыми стенами зале собралась примечательная публика: по большей части дамы, в основном не очень молодые; многие были в странных, похожих на рубахи платьях с прямыми стулами поверх них; многие носили на шее цепочки с причудливыми подвесками. Хотя эта претенциозность не была проявлением вкуса. Бросалось в глаза отсутствие косметики. Вызывало симпатию человечное, теплое выражение многих лиц. Можно было подметить у этих людей некую общую черту; это была не случайная публика, а единое общество. Более светски выглядела стоящая в стороне группа молодых людей. (В последующие годы я узнала их в наших соработниках при строительстве Здания: это были Ян Стутен, Макс Шурман и Кэте Митчер…)

Я наблюдала за собравшейся аудиторией почти со скукой, пока наконец — что бы это значило? — в стороне у подиума не появилось нечто вроде полоски света, заслоненной людьми; затем это световое пятно исчезло и потом возникло вновь… Наконец показалось очертание головы: доктор Штейнер. Я знаю, что это он, хотя еле могу его видеть. Вот он поднимается на подиум.

В 1909 году, более трех лет назад, я однажды видела маленькую фотографию Рудольфа Штейнера. Тогда же произошел мой первый разговор с Бугаевым. "Посмотрите: это немецкий ученый, который утверждает, что можно познать духовный мир с помощью научного метода", — сказал он мне тогда. "Отважный ученый", — ответила я. Но в этих чертах выражалась не только отвага, но и огромная серьезность, какая-то не поддающаяся словесному определению сила. — А теперь, спустя три года, мы сидели здесь, взирали на лик этого человека и вслушивались в его речь. Это было величайшее и важнейшее событие всей моей прежней жизни; оно так глубоко захватывало все существо, что было совершенно невозможно отделить себя от этого впечатления. Вживание в голос — его звучание и ритмику, в жестикуляцию, в выражение лица было столь интенсивным, что у слушателя не возникало ни единого вопроса. Слушатель лишь знал: то, в чем он сейчас живет, есть его исконнейшая родина. Только когда лекция закончилась, он спрашивал себя в потрясении: что же произошло? Из сказанного я не поняла ни единого слова, и однако благодаря одному слуху я пережила столько, как если бы поняла все.

Если я не ошибаюсь, в тот же самый вечер состоялась открытая лекция "Христос и XX век". Теперь мы с другими чувствами занимали места в убогом лекционном помещении. Внезапно у меня на коленях оказывается огромная соломенная шляпа с розами; вслед за ней движется почти что через меня крупная дама с детским лицом: это фрейлейн Шолль, руководительница кёльнской ветви, в своей работе тесно связанная с еще носящим тогда это название Теософским обществом Германии. С дружелюбнейшей улыбкой она сказала: "Доктор Штейнер ожидает вас завтра в три часа".

В эту ночь передо мной, словно подхваченные ураганом, проносились картины прошлого, вызванные потрясениями дня; ни одну из них удержать было невозможно. Бугаев тщетно пытался набраться мужества для предстоящего визита с помощью бутылки рейнвейна за обедом.

Доктор Штейнер спокойно и сосредоточенно ожидал нас в несколько затемненном помещении, сидя спиной к окну. В сумраке его глаза казались еще больше; взгляд, направленный сквозь нас и поверх наших голов, серьезно останавливался на нас. В качестве переводчика выступала фрейлейн фон Сиверс, вчерашняя строгая дама. В волнении, спотыкаясь на каждом слове, Бугаев пытался описать сложные вещи, касающиеся фрейлейн фон Минцловой.