Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гётеанума - [20]

Из Италии на своем велосипеде приехал еще один русский — Р. Лидский. По его словам, самым трудным во время путешествия для него было объезжать улиток, после дождя плотным слоем покрывавших улицы. Он был готов к любой работе и в кантине был принят в компанию стола "сильных мужчин", состоящую по большей части из резчиков по дереву; ее возглавляли Хайнц Митчер и инженер Энглерт. Кантона — столовая — была устроена на лугу в светлом и приветливом деревянном бараке, на месте ньшешних кафе и столовой. Летом мы сидели снаружи — на деревянных скамейках за примитивными столами. После трапезы отдыхали, лежа на траве; поблизости не было ни домов, ни улиц.

Наша группа резчиков выросла примерно до 70 человек, не считая тех, кто лишь ненадолго приезжал в гости. Всякий, кто оказывался в Дорнахе, хотел стесать для Здания хотя бы несколько щепок. Также можно было встретить дам в фиолетовом, которые сосредоточенно колдовали над тончайшим орнаментом на поверхностях; чтобы рисунок сделался заметным, вначале убирали с этих поверхностей более 20 см древесины. Им предоставлялась свобода действий, поскольку в первую очередь они нуждались в разговорах, которые за работой вели между собой.

Всей финансовой частью ведала фрейлейн Штинде. Нуждающихся она обеспечивала скромной, но покрывающей все потребности денежной суммой. (К счастью, первые три года я могла отказаться от нее.) Ей помогали графиня Гамильтон и фрейлейн Кнетч.

В качестве противовеса к "сильным мужчинам", работающим упорно и быстро (к ним принадлежали Карл Кемпер и В. фон Гейдебранд, — скорее, хилые), образовались группы женщин, которые тоже были превосходными резчиками. В них входили прежде всего такие дамы как Кучерова, Гюнтер, Хольцлейтнер и Друшке.

Здесь, в Дорнахе, всех объединял совершенно новый, свободный образ жизни. Каждый трудился так, как считал нужным, ибо мы сплошь были дилетантами; но и специальные знания не годились для выполнения здешних заданий. Порядок в этот хаос вносило лишь сознание того, что участвуешь в великом деле будущего, да помощь советом от доктора Штейнера. Все же это было чудом — то, что работа продвигалась вперед при отсутствии какой бы то ни было организации. После тяжелого трудового дня молодежь до поздней ночи с пением гуляла по окрестностям, — зачастую по весьма ценной луговой траве к величайшему возмущению крестьян.

Госпожа Киселева устроила занятия эвритмией в верхнем помещении гостиницы "Юра", — как сказал доктор Штейнер, "для детей и молодых людей до 70 лет". Наблюдая, как ученики двигались в такт или трехчастным шагом, можно было проводить интереснейшие психологические исследования.

Вскоре нас, молодежь, привлекли к более интенсивному изучению эвритмии. Госпожа Киселева была вдохновенным преподавателем, пламенно преданным новому искусству эвритмии.

В этих воспоминаниях кое-кто из друзей остался неназванным; кое-кого из участников следует упомянуть, чтобы дополнить картину жизни на дорнахском холме. Бросалась в глаза своими туалетами Элла Дюбанюк, которая при этом была скромна и приветлива. "Она серьезная кокетка", — так охарактеризовал ее однажды доктор Штейнер. Затем были еще музыкант Ян Стутен, Макс Шурман с женой и Леопольд ван дер Пальс с женой и дочкой; муж и жена Нойшеллер, граф Польцер с двумя своими мальчиками, очень энергичная фрейлейн Эльрам из Прибалтики, фрейлейн Штолле, тихая и скромная; затем две девушки, мужественно взявшие свою судьбу в собственные руки, — и прежде всего- Рудольф Штейнер, которого встречали повсюду: в дождь — в высоких сапогах, в жаркие дни — в сандалиях; поверх сюртука — белая рабочая блуза. Быстро проходя мимо, он дружески приветствовал встречного; в руках блокнот и лепная модель Здания. Часто его видели вместе с фрейлейн фон Сиверс они поднимались на холм или спускались с него. Изредка он шел один. Тогда кто-нибудь робко стоял на дорожной обочине, ожидая его со своей просьбой, пока он приблизится; иногда же, подобно диким индейцам, вокруг него прыгала группа детей.

По нашей просьбе свою первую лекцию доктор Штейнер устроил в столярной. Для пожилых дам были поставлены кресла и шезлонги; мы, все остальные, расположились, сидя на корточках, на машинах и досках и вслушивались в его слова о новых художественных импульсах, которым хотели послужить наши руки. Его тогдашние речи хорошо доходили до чувства, — в особенности благодаря тому, что произносились они в столь естественной обстановке; быть может, тогда там присутствовал и другой способ понимания. Позднее, спустя десятки лет, вспоминалось все вновь и вновь, как трудно было заслужить эти лекции, из которых можно было постоянно черпать нечто новое.

Странное чувство охватывало иногда на этом холме. Все было таким новым, молодым, устремленным в далекое будущее, — и однако неожиданно попадались уголки, выглядевшие такими знакомыми, словно старые друзья и родственники: вот балки лесов, рядом лестница-стремянка, груда мешков с песком, тачка, яма с известью и при ней черпак… Где я это уже видела? Казалось, что в современности отразились картины ушедших времен, отделенные от нас тонким воздушным слоем… Или то был занавес, который стоило лишь слегка отодвинуть в сторону, чтобы обнаружились совершенно иные картины? — Величественные, благородные постройки древних, незапамятных времен! — Участвуя в этом великом деле, мы не в первый раз собирались здесь. А в ночных сновидениях делалась понятнее та или иная картина.