Воспоминания о моей жизни - [74]

В Бердичеве мы явились новому Главнокомандующему и в следственную комиссию. Место Деникина – одного из лучших генералов русской армии – занял безличный и до того мало кому известный Ф. Огородников. Боевые и стратегические заслуги начальников после крушения Корнилова перестали иметь значение для выбора на высшие должности. В глазах нового военного диктатора Керенского ценились теперь смирные и послушные генералы.

Лично я помнил Огородникова со времени моих ученических лет в Академии. В чине полковника он занимал должность профессора статистики, совмещая ее с какой-то административной должностью в Главном штабе. Вследствие этого совмещения и природной лени Огородников плохо подготавливался к своим лекциям, а иногда и вовсе не готовился. В последнем случае он выходил из трудного положения, принося с собой им же составленный справочник, по которому он громко прочитывал своим слушателям несколько страниц. Надо думать, что об этих упрощенных профессорских приемах довели до сведения начальника Академии генерала Глазова, и тот явился как-то невзначай в аудиторию, где Огородников должен был читать свою очередную лекцию. Точно на заказ, Огородников совершенно к ней не подготовился, что нам всем, а также Глазову, сделалось ясным после первых же слов смутившегося и растерявшегося лектора. Живо помню, что тема была – военно-географический анализ австро-венгерского театра войны. Читать по книжке Огородников не смел и нес бессвязную ерунду, заплетаясь, краснея и бледнея и тыкая указкой невпопад в большую карту Австро-Венгрии. Его было жалко.

После этого случая Огородников недолго оставался профессором.

Теперь, печальною осенью 1917 года насмешливый рок поставил его во главе фронта, нацеленного на Австро-Венгрию. Однако проверить свои былые познания об этом театре Огородникову не пришлось. Большевики позаботились об этом.

Председателем следственной комиссии состоял генерал военно-судебного ведомства Батог, которого я тоже слегка знал. Следователи – их было много за длинным столом в какой-то зале, полной всякого народа в защитных формах, – предъявили нам с Соллогубом телеграммы, о которых я упомянул выше. Так как содержание их ничего не выдавало явно, то нам нетрудно было объяснить их обыкновенными мотивами служебной рутины. Затем в течение нескольких дней нас вызывали для ответов на разные казуистические вопросы и заставляли писать письменные показания.

Изумительно было то, что оба мы были оставлены на свободе и, хотя жили в городе врозь (нарочно), имели полную возможность сговариваться, чтобы наши показания не противоречили.

В ожидании решения комиссии мы не без тревожного предчувствия посматривали на белое отдельное здание вне города, на горе, в котором содержались в заключении пленники Керенского.

Но судьба к нам благоволила: мы были оправданы. Штаб фронта объявил затем, что нет препятствий к нашему возвращению на свои места в штаб 11-й армии или, в случае нежелания, – к получению соответствующих новых назначений.

В вакансиях всякого рода недостатка не было: снова водворилась власть комитетов, которые забирали с каждым днем все большую силу и браковали без устали командный состав, вынося генералам и офицерам «недоверие». Лучшие начальники уходили; на их место становились второстепенные, но податливые.

Я пробыл в должности начальника штаба армии четыре месяца и пережил четырех командиров. За июньские бои Эрдели представил меня к ордену и звезде св. Владимира 2-й степени с мечами, минуя Станислава и Анну. Но ни этой большой звезды, ни маленькой третьей звездочки на погоны, причитавшейся мне по должности, не пришлось увидеть: события слишком быстро шли под уклон, и из-за горизонта всходила над Россией уже новая звезда – кроваво-красная, пятиконечная.

Мне предложили корпус.

Принимать его в условиях развала, восстановленного Керенским, не представлялось заманчивым. Все на фронте, войска и штабы, люди и вещи, как-то сразу полиняли и перестали иметь вид настоящего. Сколько еще времени могла продолжиться явная агония армии, сказать тогда было трудно. Но только крайние оптимисты могли еще верить в «продолжение войны до победоносного конца» в этой обстановке безделья, преследований командного состава и нескончаемых препирательств.

В первых числах сентября, между тем, Военная академия в лице ее нового выборного начальника А. И. Андогского стремилась войти в связь со старым учебным персоналом. В течение года она функционировала в виде скорее сокращенных высших курсов при случайном подборе преподавателей. С осени 1917 года собирались открыть занятия в широком масштабе довоенного времени.

Для этого нужно было привлечь прежних профессоров и преподавателей.

Зная о предпринимавшихся шагах в этом направлении, я решил соединиться из Бердичева с Андогским по прямому проводу и предложить свои услуги.

Младший мой сослуживец по Академии Андогский случайно, благодаря Керенскому, выскочивший в ее начальники, встретил мое предложение с энтузиазмом. В несколько минут дело было решено. Я возвращался в Академию ординарным профессором, и приказ, сказал мне Андогский, «последует через два-три дня».