Воспоминания о моей жизни - [51]

Штаб Особой армии оставался первое время, в начале сентября 1916 года, в Рожище. Как я упоминал выше, мысль о возобновлении атаки не была оставлена, и на перемену командования смотрели наверху как на обеспечение успеха наступления. Гурко присматривался, знакомился с положением, обходил окопы, добирался иногда по зигзагам ходов сообщения до передовых «секретов», но не торопился. Пока же главной чертой нашего пребывания в Рожище были почти ежедневные бомбардировки его с воздуха. Налеты, начавшиеся 15 июля, вообще сделались регулярными и постепенно усиливались. Мы, соответственно, зарывались в землю. Местечко покрылось блиндажами. Вырыли «генеральский» комфортабельный блиндаж и для меня при доме, в который я перебрался после отъезда Игнатьева и который находился в нескольких минутах ходьбы от основной усадьбы штаба.

Но блиндаж этот не принес мне пользы: каждый раз, как я решался провести ночь в сырости моего подземного убежища, аэропланы не прилетали. Но стоило мне лечь спать в доме, как рано утром, часов в пять, меня будил гром рвавшихся вокруг бомб. Соскочить с кровати и бежать тогда, в одной рубашке, через двор в блиндаж было стыдно и карикатурно! Приходилось продолжать делать то, что мы делали с Игнатьевым, когда о блиндажах еще не было и помину: осколки выбивали дробь по стенам и по крыше нашего домика, а мы с Игнатьевым терпеливо выжидали, когда этот дождь пройдет.

Как-то раз воздушные бомбардиры налетели на Рожище вечером, часов в восемь, когда уже стало темно и чины штаба под председательством Гурко ужинали в саду под открытым небом. Это было испытание нервов. Свист бомб, шум разрывов и жужжанье самолетов, кружившихся над местечком, были плохим музыкальным развлечением при ужине. Несмотря на то, что программа была приурочена к началу трапезы, нашлось немного охотников досидеть за ней до конца. Покинул стол, не дождавшись жаркого, один; его примеру последовали другие… Бегства не было; ужинавшие «отступали» по одиночке, в порядке и с видом беспечности; но стол быстро опустел! Остался до последней чашки кофе лишь сидевший на конце длинного стола Гурко и его два соседа: старик петроградский улан, балтийский немец, доброволец и чин для поручений, состоявший еще при Безобразове, и я. Должен сознаться, что, выпив свой кофе, я счел свой долг выполненным и ушел. Гурко с уланом остались в дружеской и спокойной беседе. Они «пересидели» бомбы!..

Самолетов у нас по-прежнему было еще так мало, что мы не могли ни воспрепятствовать этим налетам, совершавшимся безнаказанно, ни сколько-нибудь серьезно мстить за них тем же оружием.

Тем не менее летчики наши не упускали случая подняться днем навстречу неприятельским аэропланам и вступить с ними в бой, если соотношение сил это позволяло.

Мы все были свидетелями, к сожалению, одной такой схватки, кончившейся гибелью нашего аппарата и двух летчиков. Это было единоборство в чистом голубом небе на незначительной сравнительно высоте, над окраиной Рожище. Самолеты кружились один около другого, как две птицы, то снижаясь, то вздымаясь кверху. Раздавались ясные звуки коротких пулеметных «пачек». С величайшим волнением следили мы, кто – в бинокль, а кто и простым глазом, за исходом этой дуэли. Вдруг наш аппарат как-то странно дернулся, пошатнулся, как подстреленная птица, и стал, кружась и извиваясь, быстро, быстро падать…

Немец же плавно поднялся ввысь и полетел «домой» с победным донесением…

На другой день мы торжественно, с воинскими почестями хоронили наших героев-летчиков. В венок от авиационного отряда был вставлен обломок пропеллера.

Со вступлением Гурко в командование армией на Ковельском участке изменился характер оперативных сношений со штабом Юго-Западного фронта. Последний, так же как и Могилев, уже не навязывал своих планов и не подсказывал, а спрашивал мнения и совета Гурко. В длинных переговорах по прямому проводу было видно, как постепенно Гурко забирал в свои руки вопрос управления будущей операцией вообще, то есть и за пределами своей собственной армии. Волшебная лента аппарата Юза выстукивала пространные и убежденно мотивированные соображения «командарма Особой», в ответ на которые ползла и закручивалась в моток покорная и на все сдающаяся лента «наштаюза» или самого «Главкоюза».

Так, шаг за шагом, выработалась общая линия предстоящих действий фронта, построенная в зависимости от плана Особой армии и внушенная наверх ее командующим. В средствах для исполнения этого плана Гурко не получал отказа. В результате армия его разбухла до невероятного числа корпусов – одно время их было двенадцать или четырнадцать! Вспомним, что Безобразову отказали в одном – для развития его удара.

Посыпались в армию и добавочная артиллерия, и авиация, и разная техническая мелочь. Армия действительно заслуживала название «Особой».

Первое, что сделал генерал Гурко в области оперативной идеи, вникнув в условия, существовавшие на направлении Луцк – Ковель, – он отказался от главного удара на Ковель. Отрицательные условия эти, разумеется, не родились с образованием новой армии; именно они и остановили успех войск Безобразова. Но такова была сила аргументации Гурко, что и у штаба фронта, и у Ставки вдруг открылись глаза на то, что им следовало видеть без посторонней помощи. Теперь они уверовали в непогрешимость тех самых доказательств, которые в свое время представлял своим не научным языком Безобразов и которые отвергались как лепет ребенка!