Воспоминания о моей жизни - [18]

Между тем в направлении Воронежского полка и вправо началась артиллерийская стрельба. Был, вероятно, десятый час утра; может быть, немного позже.

От моих разведчиков скоро пришло донесение, что воронежцы перевалили через кряж, но что произошла какая-то заминка.

Обо всем этом я послал записку в штаб дивизии с просьбой указать, что мне делать в случае боя, признаки которого я наблюдал поблизости.

В ответ пришло категорическое письменное приказание: «Считать себя в распоряжении начальника дивизии и ничего не предпринимать без его приказания».

Однако во время этой переписки обстановка впереди, на кряже, явно изменилась к худшему. Розовые австрийские шрапнельные разрывы стали пачками показываться над лесистыми вершинами хребта и были отлично видны с того места в тылу, где я находился. Разрывы эти угрожающе придвигались все ближе и ближе к нам. Еще до получения приказания начальника дивизии я счел необходимым приготовить полк ко всяким случайностям и развести свои три батальона на такие интервалы и дистанции друг от друга, чтобы из этого положения легко было произвести любое развертывание для боя. Мало того, свой 1-й батальон я пододвинул, по пути воронежцев, поближе к перевалу, по ту сторону которого сейчас, в одиннадцатом часу утра, не все для нас «обстояло благополучно».

Шум боя становился громче. Он расширялся и приближался. Становилось несомненным, что противник внезапно атаковал на марше как правую колонну 31-й дивизии, так и части соседней дивизии чужого корпуса. Видеть, слышать все это и сидеть смирно, покорно, безучастно, по записке штаба дивизии, который оставался нелюбопытным, слепым и глухим, – я не мог.

Я решил прежде всего лично убедиться в положении вещей в районе перевала, предварительно послав приказание командиру 1-го батальона, уже нацеленного в этом направлении, быть начеку и, если нужно, атаковать во фланг противника, действующего против воронежцев.

Сам я со штабом рысью поехал на перевал.

Здесь я застал следующую картину:

Среди деревьев и кустов, по лесной дороге на самой вершине этого участка горной цепи, слева – конная группа, едущая назад, в тыл: командир 2-го дивизиона 31-й артиллерийской бригады полковник Веверн, окруженный своими офицерами; по лицу Веверна текут из-под фуражки кровавые струйки; справа – несут в тыл носилки, на которых лежит чье-то тело, покрытое офицерской шинелью. Это – командир 6-й батареи капитан Дросси, мой недавний ученик по Офицерской Артиллерийской Школе, живой и способный офицер. Спрашиваю: «Ранен?» – «Никак нет, убит».

Веверн объяснил мне потрясенным голосом: венгры смяли воронежцев, дивизион оказался беззащитным в первой линии, офицеры отстреливались из револьверов, две батареи удалось отвести назад, но 6-ю батарею пришлось бросить, вынув замки из орудий. Во время этой короткой схватки и был убит бедный Дросси, а Веверн и еще кое-кто из офицеров ранены мелкими осколками шрапнели.

Пока я слушал этот короткий и неприятный рассказ, из густых зарослей по противоположному скату высоты выбежал на меня, едва я успел спешиться, командир 3-й роты козловцев капитан Калишев. Первый батальон исполнил мое приказание, дававшее ему свободу атаковать по обстановке, и его левофланговая рота, 3-я, успела спуститься по ту сторону перевала.

Там, лихорадочно объяснял мне Калишев, она натолкнулась на нашу батарею, на которой уже хозяйничали австрийцы. Что я прикажу делать?

Я приказал единственно нужное и возможное: немедленно атаковать этих австрийцев и вернуть батарею. Железо необходимо было ковать, пока оно горячо, пока это были первые австрийцы на батарее.

«Нельзя терять ни минуты, – сказал я Калишеву и прибавил: – Отбейте батарею, идите в штыки, и я обещаю вам Георгия. С Богом!»

Очень удачно, что именно Калишев случайно оказался со своей ротой на этом участке в эти тревожные минуты. Это был офицер выдающейся храбрости, уже успевший получить с начала войны, за три месяца, несколько ранений, залечив которые он немедленно возвращался в строй.

Калишев лихо выхватил из ножен свою шашку и побежал обратно к роте. Почти сейчас же в скрывших его маленькую фигуру зарослях раздалось его «ура», поддержанное ротой. Я знал, что она пошла в штыки без выстрела и что от батареи ее отделяли какие-нибудь сто – сто пятьдесят шагов.

Вдали, налево, слышалась ружейная перестрелка, вероятно, у воронежцев. Справа, где должны были находиться теперь остальные три роты первого батальона, не доносилось из лесу ни звука. Я снова сел верхом и поехал в эту сторону.

Скоро меня встретил на опушке командир батальона подполковник В. П. Пьянов-Куркин (тогда еще капитан) – тоже отличный боевой офицер, мужественный, решительный и распорядительный. Он доложил мне, что удар его пришелся как раз вовремя: венгры взобрались лесом на хребет и выходили на опушку.

Еще несколько минут, и они могли бы начать распространяться в охват правого фланга нашей дивизии и вразрез между двумя наступавшими корпусами.

Атака козловцев захватила венгров врасплох, они дрогнули и были прогнаны за лес, потеряв пленных (в том числе батальонного командира), раненых и убитых. Несколько венгерцев еще лежало тут же на земле; один – пронзенный насмерть штыком. Была видна работа и прикладов. Поле сражения, можно сказать, еще дышало недавней рукопашной схваткой.