Воспоминания и мысли - [7]

Семья

Проходя по обширным залам картинной галереи, где находится бесчисленное количество портретов знаменитых людей – государственных деятелей, героев, монархов, писателей, поэтов, ученых – внимание ваше вдруг привлекается совершенно неизвестным лицом; имя его не пробуждает в вас воспоминания о каком-либо подвиге, оно интересно само по себе. Есть что-то привлекательное во взгляде: выражение искренности, чистоты, доброты сквозит во всех чертах. Все это влечет вас и заставляет постоянно возвращаться к портрету. Впечатление остается долго-долго, оно сохраняется и живет в вашем сознании еще много времени после того, как изгладятся изображения многих героев.

То же впечатление может произвести биография Джорджа Батлера, написанная просто и искренно. Чистота его души, прямота, верность в дружбе – все это следует, по моему мнению, описать для того, чтобы сохранилась память об этой личности.

Μ. Τ. Фалло очерчивает в нескольких строках в журнале «Revue du Christianisme practique» нравственный образ своего уважаемого учителя Христофора Дитерлена, останки которого покоятся в «Ban de la Roche» в Вогезах. Гранитная скала служит ему памятником, это наиболее подходящий памятник для человека такой глубокой веры. На вопрос своего ученика о молитве вообще Дитерлен ответил: «Мне самому достаточно обыкновенно Молитвы Господней. В ней я соединяю заботу о моих личных нуждах с заботами всех людей». Это был исключительный человек, добавляет Фалло, выдающийся христианин, вне всяких партий.

Все это можно также сказать о Джордже Батлере. Его трудно причислить к какой-либо категории партий или личностей. Простой, мягкий, добрый, при этом самостоятельный и стойкий – он стоит совершенно особняком.

Джордж Батлер родился в Гарро, 11 июня 1819 г. Он был старшим сыном в семье, состоявшей из десяти человек детей – четырех мальчиков и шести девочек. В школе он не отличался ни особенными успехами, ни особым рвением. Когда впоследствии его спрашивали, в какой науке он наиболее выдавался, он очень серьезно отвечал, что пользовался особым уважением товарищей за уменье ловко бросать камни. Он возбуждал зависть мальчиков тем, что необыкновенно метко целился в трубы соседних домов и удачно сбивал их. Надо полагать, что владельцы были не особенно довольны таким препровождением времени. Отец Джорджа Батлера, директор школы в Питерборо, писал мне в 1852 г., год нашей свадьбы: «Я чувствовал себя помолодевшим, когда читал ваши воспоминания о детских годах Джорджа. Он был действительно прелестный мальчик, с чудными белокурыми волосами, по крайней мере, он мне казался таким, и я люблю уноситься мыслью в это далекое прошлое. Но что сказать об искусстве бросать камни в трубы домов наших соседей? Почему вспомнили вы об этом? Сознайтесь, не руководил ли вами в этом случае дух лукавства?»

Однако школьные годы Джорджа Батлера не ограничивались одними развлечениями. С раннего возраста он проявил большие способности к классическим языкам и, в числе других наград, получил награду за греческие ямбы. Осенью 1838 года его отправили в Trinity Colledge в Кембридже. В продолжение года, проведенного там, в нем не проснулось еще сознание того, что он обладает большими способностями и что долг его – применить их к делу. Он сам и близкие его благодарили Бога за то, что ему удалось избежать дурных влияний, которые искажают понятия молодого человека в вопросах нравственности. Чувство уважения к женщине и природная чистота предохранили его от соблазнов и поступков, которые оставили бы в нем на всю жизнь неизгладимые следы сожаления.

Время между отъездом из Кембриджа и поступлением в Оксфордский университет, то есть несколько месяцев, Джордж Батлер провел у Августа Шорта, бывшего потом епископом в Аделаиде. Здесь молодой человек проникся действительной любовью к труду, здесь он научился преодолевать встречающиеся в занятиях трудности и понял, какое удовлетворение человек находит в усилии и настойчивости, когда он идет к намеченной цели. В 1843 году он успешно выдержал экзамены и получил диплом первой степени. До 1847 года он сохранил тесное общение с Оксфордом, много трудясь над разного рода работами, а во время продолжительных каникул он устраивал литературные кружки и занимался преподаванием. В 1848 году он был назначен репетитором в Дюргамский университет. Там он оставался более двух лет. В это время я познакомилась с ним.

Следующее письмо, написанное вскоре после нашего обручения, показывает необыкновенную искренность и верный, беспристрастный взгляд на брак как союз, основанный, по его мнению, на началах полнейшего равноправия обоих супругов, с сохранением абсолютной свободы каждого из них в мыслях, в действиях и в возможности развиваться сообразно требованиям своей личности.

«Я не прошу вас писать мне чаще, – пишет Джордж. – Вам нужно в этом, как и во всём, слушаться голоса своего сердца. Знайте только, что всё исходящее от вас мне всегда дорого. Я пишу вам, так как это необходимо для моего счастья. Я недавно открыл вам свое сердце и говорил о моих нравственных страданиях. Душа моя стремится к более возвышенной жизни. В письмах моих будет, быть может, встречаться много мелочей, и вы, пожалуй, скажете: “К чему всё это писать?” А между тем не состоит ли жизнь большей частью из мелочей? К тому же я не хочу быть в ваших глазах вороной в павлиньих перьях, не хочу, чтобы впоследствии для вас оказалось неожиданностью то, что я такой же, как другие, а то, пожалуй, еще более обыкновенный, вот мне и важно, чтобы относительно меня у вас не было никаких заблуждений. Не могу упрекнуть себя в том, чтобы когда-нибудь я старался показать себя иным, чем в действительности. Недостаток искренности всегда мучителен для самого себя, так как теряешь уважение к себе. Всё же я боюсь, не составили ли вы обо мне слишком высокого мнения, которое мне трудно будет впоследствии оправдать. Из любви к вам я хотел бы отстранить все то, что мешает вам видеть меня в истинном свете. Если бы я писал вам только под влиянием моих лучших чувств, вы могли бы составить себе слишком хорошее мнение обо мне. Вот почему я буду писать о разных вопросах и в каком бы настроении я ни был. То, что я высказал вам, ничуть не преувеличено. Не раз случалось мне быть в состоянии духа, которое никоим образом не подходит к молитве. Просьба особых милостей казалось мне не раз оскорблением Провидения в Его бесконечной мудрости. Может ли Господь, думал я, изменить малейшее из своих предначертаний по просьбе такого слабого и ничтожного существа, как я? Между тем Христос говорит: “Просите, и дастся вам”. И вот я вижу, что вся моя ненужная философия, плод гордости ума, более способствовала ослаблению моей веры, чем сознательный грех или растлевающее влияние общества.